Мой век - читать онлайн книгу. Автор: Геда Зиманенко cтр.№ 15

День в коммуне начинался рано. Дежурный вставал затемно, подогревал чайник на керосинке, резал хлеб и ставил сахар. Торопливо поев, мы вскакивали и бежали на свои рабочие места. Обедали в столовой и часто после работы там же и ужинали. Зимними вечерами большинство из нас собирались в столовой: кто делал уроки, кто читал, кто рисовал стенгазету или плакаты или делал другую общественную работу. Володя Соколов, Леша Жаров, Марк Розин обсуждали тему и программу на следующее занятие ликбеза. Подальше от стола группка слушала пересказ литературного произведения. Часто вечерами к нам заходили из других бараков посмотреть и послушать комсомольцев.

Шел 30-й год. Воздух был пропитан энтузиазмом и возбуждением. Не так давно мы отметили десятилетие советской власти. Началась первая пятилетка. Суть пятилетки мы понимали смутно. Еще в Ленинграде пионервожатые пытались рассказывать о пятилетке, но они и сами мало что знали. Теперь мы штудировали решения партии, статьи, старались разобраться в сути дела.

Я очень любила вечерами в нашей столовой наблюдать за ребятами. Это были вполне взрослые, но очень разные люди. Одни замкнутые, другие открытые; сдержанные и вспыльчивые. Все комсомольцы, но каждый со своей идеей, со своей мечтой, и не каждый ею делился. Мне были интересны споры между Лешей Жаровым и Володей Соколовым по поводу мировой революции. А Марк с Мишей Панченко обсуждали производственные темы.

Вспоминается, как яростно мы, комсомольцы, боролись за моральную чистоту. Мы все были трезвенниками, девушки не пользовались косметикой. Помню одно собрание, на котором обсуждались и осуждались вечера с танцами. А уж кружка пива — смертный грех. Помню, один комсомолец пришел навеселе. Организовали собрание, стали обсуждать. Он оправдывается: «Был у друга, выпили…» — а мы ему говорим: «Ты позоришь коммуну!» Наташа, уборщица, губы накрасила — тоже стали разбирать: мещанство, губы красить нельзя. Запрещалось играть в карты и читать любовные романы. Мой папа тоже запрещал играть в карты, но любовные романы обожал. У нас, комсомольцев, правила были строже — мы не могли позорить свое звание.

Две трети заработка коммунар отдавал в общий котел. Парторганизация коммуне помогала — изредка нам давали талоны. Один раз дали талон на обувь — я поехала в магазин, а по дороге у меня талон украли. Я чуть не умерла от расстройства, а ребята меня успокаивают: ладно тебе, походи пока в старых. Хлеб, чай, сахар закупали на всех.

Были у нас в коммуне запоминающиеся личности: Володя Соколов, Володя Максимов и Леша Жаров. У Соколова отец священник — это по секрету знали только Марк и я. Он был самый начитанный, умный, интеллигентный среди нас — кроме обязательной семилетки, по-видимому, получил еще домашнее образование. Работал на стройке, а свое происхождение скрывал. Через пару месяцев после организации коммуны Володя Максимов женился на Наташе — уборщице. Мы выделили им комнатку в две койки, и они стали там жить — милая пара. А затем в коммуне произошла трагедия: Наташа влюбилась в Лешу Жарова, а Володя продолжал любить Наташу.

На одном из собраний коммуны Леша Жаров объявил, что хочет расписаться с Наташей. Большинство возмутились: как же, товарищи? это же неэтично! О закреплении брака в те годы мы не задумывались. Полюбили — значит на всю жизнь. На собрании все погорячились, поораторствовали, пожалели, что в коммуне такой конфуз, и согласились. Володя перешел в комнату для мальчиков, а его место занял Леша Жаров. Мы все очень переживали — это была наша первая трагедия в коммуне.

Леша Жаров был очень интересный человек, философ по духу. С Марком он все время спорил, у них были разногласия по поводу Маркса и Ленина. Леша любил держать во рту папиросу, хотел чем-то отличаться от других. Позже он поступил в институт литературы. Мы с Марком уже вместе жили, а он к нам приходил вести философские диспуты. И сестричку свою привел. Она стала нас навещать и пыталась отбить у меня Марка. Но Марк довольно быстро ей сказал, чтобы она больше не приходила. Такая вот семья Жаровых — очень интересные люди.

В результате нашей борьбы за чистоту быт в бараках постепенно менялся. Происходило это, конечно, медленно, очень медленно — и не только по вине администрации. И все же мы добились, что на постели рабочие стали стелить простыни, а клопы исчезли. Перед бараками поставили брусья для гимнастики, и мы стали заниматься физкультурой.

Востребованные профессии за время стройки менялись: уехали землекопы, каменщики, плотники — пришли штукатуры и маляры. Стали появляться работники кино и искусства. Все меньше и меньше были нужны арматурщики.

Зима стояла суровая. Мы, молодые, терпеливо переносили ее тяготы. На одном из собраний коммуны Марк поднял вопрос, что негоже, чтобы девочки ходили с отмороженными руками и таскали тяжести, — надо подумать о другой работе для нас.

Вечером большинство ребят учились. И я тоже пошла на конструкторские курсы. Училась на тройки. 30 лет спустя я пришла в гости к отцу, а он говорит: «Ты меня в краску вогнала, я был в архиве, смотрю: Геде Зиманенко выговор — спала на лекциях». А я сначала 10 часов на морозе работала, а потом до курсов дойти еще нужно: темно, страшно… А назад идти еще хуже: на ночь на стройке выпускали собак, возвращаешься в темноте одна — а на тебя свора собак бросается… Стала ночами копировать чертежи. Зарабатывала пять рублей и давала Шурочке, чтобы она у папы не брала. Ребята выйдут ночью в туалет, проходят через столовую — смотрят: я черчу. Они удивляются, а я отмалчиваюсь, продолжаю работать. Вот на лекциях и засыпала.

Почти все ребята выучились за время жизни в коммуне. Только две девушки не учились — Мотя и Наташа. У них не было особых устремлений. Они на стройке работали уборщицами — и так на всю жизнь уборщицами и остались.

Материальных ценностей в коммуне не было. За все время я приобрела только шеститомник Ленина. Так он со мной и остался. В детстве вокруг меня было много книг. Отец две страсти вывез из Витебска: литература и оперетта. Он следил за новыми поэтами и писателями: Демьян Бедный, Есенин, Маяковский… А в коммуне этим мало кто интересовался. Учебники покупали, да еще Маркса, Энгельса, Ленина.

В 30-м году четверо наших коммунаров ушли в армию. И Марк ушел. Марк и еще двое ребят попали в танковую часть, а двое других — в летную.

Прошла большая жизнь, я стала многое забывать. У разных людей в жизни бывают похожие события, но сам человек неповторим. Сколько разных людей было в коммуне, работали рядом со мной — я помню их лица, а имена многих уже забылись. В памяти остался актив коммуны: Соколов, Жаров, Смирнов, Васин, Ананневич, Панченко, Максимов, Наташа, ну и, конечно, Марк Розин, секретарь ячейки комсомола, председатель актива коммуны, и Николай Дурнецов, секретарь партячейки, — он очень помогал и направлял нас во всех случаях жизни. Николай погиб в Великую Отечественную войну, как и многие члены коммуны.

Марк

Когда я пришла в коммуну, сестра Володи Соколова считалась невестой Марка. Красивая, начитанная, она часто приходила к нам в барак, и Марк любил с ней беседовать. Девушки говорили про нее: «Льнет к Марку». А затем Марка забрали в армию. Летом 30-го года я как-то прихожу с работы, а Наташа говорит: «Марк из армии приехал на побывку, весь расстроенный, и лег спать». — «А почему расстроенный?» — «Невеста письмо прислала, что выходит за другого». Ну, Наташа всегда все знала — вот и рассказала, что невеста написала Марку: «Я решила, что с тобой будет морально хорошо, а материально плохо, ты из армии в одной шинели придешь, у тебя нет ничего, ты — солдат, человек неперспективный, а я выхожу замуж за инженера». В те времена профессия инженера была престижной, им много платили. Я пожалела Марка, заглянула в мужскую комнату, смотрю — а он спит. Ну ладно, подумала, раз спит — значит, не очень переживает. Марк проснулся, сели чай пить, ну, и я эту тему, конечно, не поднимала.