* * *
Очнулась Надя от толчков и легкой вибрации. Секунду она приходила в себя, силясь понять, что с ней происходит. Она открыла глаза – вокруг царила полная темнота, слышно было порыкивание мотора и свист автомобильных покрышек. Машина, в которой пребывала Надя, куда-то двигалась. Об этом можно было судить по тому, как ускорение сменялось торможением, а спокойный ход – тряской. И в то же время ни зги не видно, а внутри попахивает маслом, бензином – чем-то машинным.
Вероятнее всего, она находится в кузове фургона. (Того самого фургона?!) Надежда лежала на боку на полу. Чуть вибрирующая металлическая поверхность неприятно холодила плечо, бедро и ногу. Руки ее были заломлены за спину и связаны. Надя попыталась встать – или хотя бы пошевелить ногами. Ничего не получилось: лодыжки также оказались соединены одна с другой. Рот – заткнут тряпкой, которая мешала даже языком пошевелить, а поверх тряпки еще и чем-то залеплен. Словом – она была полностью беспомощна, стреножена, и ее куда-то везли.
Машина несколько раз останавливалась. (Из-за светофоров?) Потом снова разгонялась. Поворачивала направо и налево. Надя не пыталась сосчитать, сколько времени они едут, или догадаться, куда ее везут. Она понимала, что в темноте это невозможно. Да и кто знает, насколько долго она пробыла без сознания?..
Однако у нее почему-то сложилось впечатление, что они уже находятся вне Москвы. Она не осознавала, исходя из чего она сделала сей вывод. Возможно, потому, что фургон двигался с довольно высокой скоростью, а вокруг не слышно шума других машин. А может быть, сквозь щели фургона (ведь не герметичен же он!) проникал иной, не столичный, а чистый подмосковный воздух.
Очень скоро у Нади замерзли руки – перчаток на ней не оказалось, хотя в тот момент, когда ее похищали, она точно помнила, перчатки были на ней. Замерзли и ноги – несмотря на сапоги. Кроме того, затекло и левое плечо (на котором она лежала), и бедро, и нога. Девушка дернулась и постаралась перевернуться на другой бок. На мгновение боль пронзила запястья и плечи, а потом – раз! – и Надя перевернулась.
Небольшой успех воодушевил ее. Она решила, что стоит попытаться доползти до тыльной стороны фургона. Вдруг похититель (или похитители?) забыли закрыть дверь на замок? Или слишком понадеялись на связывающие ее путы?.. Тогда при любой остановке она может попытаться выброситься наружу. Почему-то Надежда была уверена, что выпасть из фургона, пусть даже с риском сломать себе шею, в итоге менее опасно, чем оставаться в плену, – непонятно, в чьих лапах, непонятно, почему.
Она перевернулась еще и еще раз – и в итоге достигла ледяной боковой стены фургона. Однако тут ее узилище совсем сбавило ход. Затем повернуло, а после начало, на малой скорости, качаться из стороны в сторону. Похоже, они свернули на проселочную дорогу. Надя, несмотря на то, что ее больно подкидывало на ледяном и жестком полу и она перестала уже от холода и веревок чувствовать свои кисти и ступни, не оставила идею добраться до задней стенки фургона. Отталкиваясь от боковой стены завязанными сзади руками, а также подошвами, Надежда, на манер гусеницы, продвигалась все дальше. Кроме того, ей помогала инерция – когда машина вползала на очередную кочку, девушка сама собой сваливалась еще на полметра ближе к двери. Когда же нос машины нырял вниз, Надя изо всех сил упиралась в стену пальцами и стопами и не давала себе сдвинуться в обратном направлении.
Но когда Надя достигла своей цели и решила дать себе минутную передышку перед тем, как попытаться подняться на ноги, автомобиль остановился. Постоял недолго с работающим на холостом ходу двигателем, а потом снова продвинулся вперед и тут остановился – похоже, уже окончательно. Мотор стих. А через секунду задняя дверца фургона растворилась. Внутрь хлынул яркий поток света. Надежда непроизвольно зажмурилась.
– Моя девочка проснулась, – раздался в тишине бархатистый мужской голос. Он звучал скорее удивленно и даже ласково, чем угрожающе. Тональность голоса была отчасти ей знакома. Однако кому он принадлежит, припомнить Надя не могла.
Она попыталась рассмотреть мужчину – однако не увидела ничего, кроме темного человеческого силуэта на фоне залитого ярким светом пространства.
– Веди себя тихо, – предостерегающе произнес похититель. – Будешь дрыгаться – я тебе, на хрен, уши отрублю. – Бархатистости в его голосе как не бывало.
И он волоком, за ноги, подтянул к себе Надю, а затем взвалил ее на плечо. Чувствовалось, что мужик силен и держать девушку ему не составляет никакого труда. Он обхватил одной рукой обе ноги Надежды и куда-то пошел. Голова ее болталась на весу лицом вниз – Надя открыла глаза и впервые смогла что-то разглядеть: то был бетонный пол в масляных потеках, который сменился затем такими же бетонными ступенями, ведущими вниз.
– Что вы делаете, отпустите меня! – крикнула Надя и изо всех сил дернулась. Из крика не вышло ничего, кроме нечленораздельного мычания, а попытка освободиться едва не привела к тому, что Надежда выскользнула из рук мужика. Тот успел перехватить ее за талию второй рукой.
– Будешь, стерва, дергаться, – спокойно предупредил, переведя дух, похититель, – гребнешься башкой на пол. Тихо лежи!
Лестница кончилась. Запахло сыростью и потянуло затхлым холодком – натуральный погреб. Затем они прошли сквозь распахнутую дверь (она была металлической, заметила Надя), а потом мужик сбросил ее на панцирную кровать, покрытую старым матрацем. Сбросил – и, не говоря ни слова, вышел. И закрыл за собой дверь. И запер ее – щелкнул замок, и потом еще грохнул засов. А Надя так и не успела рассмотреть его лица, только фигуру: среднего роста, однако мощный, мускулистый, с широкими плечами.
Итак, она стала пленницей.
У кого, почему, за что?
Она не знала.
* * *
– Опять ты, – с явным оттенком неудовольствия проговорил майор Савельев, когда Дима позвонил ему на мобильный.
– Надю похитили, – без предисловий сообщил Полуянов.
– Кес ке се Надья? – почему-то по-французски переспросил опер.
– Забыл? Моя девушка. Надя Митрофанова. Та самая, что была на фотографии с выжженными глазами.
– Может, она просто от тебя сбежала?
– От меня девушки не сбегают.
– Охотно верю. А если она, к примеру, к своей матери срочно уехала?
– Ее мать несколько лет как умерла.
– Ну, к тетке – а тебя не успела поставить в известность.
– Да не может такого быть!.. Мы с ней простились сегодня в девять на «Алексеевской». В полдесятого она должна была быть на работе. Но на службу не приехала, и мобильник у нее молчит!
– Что я могу тебе посоветовать? Пиши заяву по месту жительства потерпевшей. Да только имей в виду: в розыск твою девушку не раньше чем через три дня объявят. Если сама не найдется.
– Черт, Савельев! – выкрикнул в трубку потерявший терпение Дима. – Неужели ты мне помочь не можешь?! Ну будь ты человеком! Я тебе заплачу!