Из записей капитана теплохода «Хасан» ХА. Балицкого:
«Перед выходом из Ленинграда в фашистскую Германию мы не получили никаких официальных указаний или предупреждений на случай войны…
Шли в Штеттин с полным грузом зерна. Обратно должны были доставить оборудование для крейсера «Лютцов» (недостроенный крейсер был получен СССР из Германии в порядке взаиморасчетов за поставки продовольствия. Названный «Петропавловском», он так и не вступил в строй боевых кораблей до конца войны)».
Из записей моториста теплохода «Волголес» Л. Мартюкова:
«Море ясное, солнечное, безмятежное… По всем горизонтам — ни дымка. Такое впечатление, что мы одни на всей Балтике… Вдруг — гул авиационных моторов. Над нами два истребителя с черными крестами. Облетели и ушли в сторону германского берега. Кто мог подумать, что это — прелюдия к предстоящим испытаниям?!
В устье Одера, где расположен Штеттинский порт, мы входили не в первый раз. Еще совсем недавно на берегах реки пестрели зонты баров и кафе, гремела музыка, играли духовые оркестры, прогуливались парочки… Теперь же тут и там сновали военные грузовики, зонты и летние навесы ресторанов заменили маскировочные сети. Из-под них смотрели в сторону моря длинные хоботы дальнобойных башенных батарей…
Мимо проходили пароходы. Их палубы были загромождены военной техникой, битком набиты солдатами. Они с любопытством рассматривали наш красный флаг. Судя по всему рейсы этих транспортов были недолги. Они шли в сторону наших границ… Теперь страшно об этом подумать — мы сами шли в свой плен…
Хмурый и вопреки обыкновению неразговорчивый лоцман, привел наш теплоход к стенке портового элеватора.
Капитан X. Балицкий:
«В Штеттине мы выгрузились довольно быстро. А вот с загрузкой металла начались необъяснимые проволоки. Задержку портовые власти объясняли нехваткой рабочих рук, вследствие войны. Неподалеку стояли другие советские суда. Я обменялся мнениями с их капитанами. Все они, как и я подозревали что-то недоброе.
В мою каюту постучался бригадир немецких грузчиков. Старый знакомец — мы звали его попросту Вилли — сказал мне встревоженно:
— Я коммунист и прошу мне верить. Гитлер скоро нападет на Советский Союз. Побыстрее уходите домой.
Легко сказать — побыстрее… Я установил круглосуточное наблюдение своих помощников за акваторией порта, и поручил им записывать название каждого уходящего в море немецкого судна, осадку его, палубный груз. Их доклады подтверждали самые худшие опасения: шла массированная переброска войны на восток.
Я обратился к представителю нашего торгового флота в Штеттине Иванову и просил его принять меры к скорейшему отозванию «Хасана» из Штеттина.
— Не надо паники, — заявил он. — Никакой войны не будет!
Я сильно сомневался в его ответе, поэтому запечатал в пакет данные наблюдений и свои выводы, а пакет передал помполиту Купровичу, который возвращался на «Таллине» в Ленинград. Увы, этот теплоход был перехвачен немцами в Гдыне, и Купрович успел сжечь мое донесение…»
Старший механик т/х «Хасан» А.П. Устинов:
«Капитан Балицкий дал мне указание держать главный двигатель в 5-минутной готовности для экстренного выхода из порта.
А мимо нас шныряли катера с офицерами, которые внимательно осматривали наши суда. Была суббота 21 июня 1941 года…
Надо же такому случиться, что три моряка с «Волголеса» за несколько часов до начала войны отправились на прогулку в город.
Моторист Л. Мартюков:
«Мы заглянули в кинотеатр на документальный фильм «Победа на западе». В фойе рассматривали выставку, разговаривая, естественно по-русски. Немцы прислушивались и смотрели на нас с настороженным удивлением…
Фильм жестокий до откровения. Гибнет французский крейсер. Штормовое море разбросало спасающихся моряков по волнам. Но тут появляются немецкие катера-охотники и бьют из пулеметов по тем, кому удалось зацепиться за плавающие предметы. Поразил кадр — тела убитых моряков плавают, среди всплывшей глушеной рыбы. И стая чаек над ними.
Жестоко. Бесчеловечно. Мы уходили с сеанса потрясенные. Кто из нас мог предполагать, что через несколько часов эта тупая бесчеловечность обрушится и на нас?!
В воскресенье 22 июня мы собирались отправиться в шлюпке на городской пляж…»
С корабля, но не на бал…
Старший механик «Хасана» А. Устинов:
«22 июня 1941 года в 6 часов утра ко мне зашли соседи — капитан сошвартованного борт о борт с нашим пароходом «Эльтон» И. Филиппов и старший штурман Ю. Климченко. Они тайком от немецких патрулей пролезли через леера и оказались в кормовой надстройке, где расположена моя каюта. Оба очень встревожены — только что подслушали немецкое радио: Гитлер в своей речи обвиняет СССР в вероломстве и всячески угрожает. Я пригласил их пройти к нашему капитану — Балицкому. Но едва мы вышли на шлюпочную палубу, как патруль, шедший по причалу, потребовал, чтобы «эльтонцы» вернулись на свой пароход. Я же позвонил Балицкому в каюту…
Вскоре там состоялся «совет в Филях». Мы — первый помощник Гребенин, старший штурман Никитин и я получили распоряжение сжечь все секретные документы вместе с уставом ВМФ. «Секреты» жгли в гальюне, а стенгазеты, папки с протоколами всевозможных собраний — бросили в топку судового котла. Едва я швырнул последнюю охапку в пламя, как по решетчатым трапам машинного отделения загрохотали кованные сапоги. Это ворвались военные моряки, привлеченные бумажным пеплом, летящим из трубы…
Капитан «Хасана» X. Балицкий:
«Едва я очистил свой сейф от «секретов», как ко мне постучался судовой радист Е. Рудаков:
— Товарищ капитан, я могу проникнуть в опечатанную радиорубку через запасную дверь и дать радио в Ленинград о нашем положении…
Я не успел ему ответить: в каюту ввалился немецкий солдат и потребовал, чтобы я вышел на палубу к его офицеру. Пришлось стать в позу:
— Здесь я капитан, и если офицер хочет меня видеть, пусть сам поднимется сюда! Тогда вошли еще двое солдат и под дулами автоматов вывели меня к офицеру. Тот потребовал, чтобы я спустил флаг. Я заявил, что это насилие и никто из моих моряков не станет этого делать. Немцы сами спустили наш флаг. Мы стояли, стиснув зубы. У нас не было сил противостоять им…
Моторист Л. Мартюков: «…Нас сгоняли с нашего «Волголеса» под рычащие крики «Раус унд раус!» На причале уже стояли крытые тюремные грузовики. А наш капитан Л. Новодворский подошел к гестаповскому офицеру, руководившему захватом теплохода и, как ни в чем не бывало, предложил:
— Господин офицер, у нас готов обед, разрешите команде принять пищу!
— Что-оо?! — Взъярился гестаповец. — Вас покормят там, куда привезут!
А привезли нас в штаттинскую тюрьму. С корабля да не на бал… Тюрьма особого разряда. В ней содержались пленные польские, французские, датские генералы и старшие офицеры. Нас поместили в общую камеру с зарешеченный стеной. Сникли было духом, да наш кок Миша Мудров умудрился прихватить с собой гитару. Ударил по струнам: «Эх, Андрюша, нам ли жить в печали!» А потом привезли ужин на дребезжащей тележке. Выдали по миске «зупе» — мучной баланды да по 150–200 граммов эрзац-хлеба… Эх, не раз мы еще вспоминали тот обед, который остался на родном «Эльтоне». Неужто, немцы слопали?»