Дарвин - читать онлайн книгу. Автор: Максим Чертанов cтр.№ 38

Дарвин написал об оранжевом чудище (Arthrobalanus, он же Cryptophialus minutus) статью, послал Оуэну. Тот сказал, что зверь заслуживает монографии. Другие советовали то же. Негоже молодому зоологу (Дарвин был авторитетом в геологии, но в зоологии — «нулем») начинать с теорий, надо сперва сделать что-то солидное, полезное для будущих систематиков. Он согласился. Проконсультировался с Гукером, как препарировать (давно этого не делал), купил дешевый микроскоп. Фрэнсис: «Препаровальным столом отцу служила толстая доска, положенная на подоконник в его кабинете… За этим столом он сидел на стуле, принадлежавшем еще его отцу; сиденье вращалось на вертикальной оси, а ножки были снабжены колесиками, так что отец мог легко поворачиваться во время работы в любую сторону… Вид его инструментов… поражал примитивностью, случайным характером и причудливостью. Если принять во внимание, насколько аккуратным и методичным был отец, кажется странным, что он так часто удовлетворялся самодельными приборами; вместо того чтобы приобрести ящик необходимой для опытов формы и выкрашенный изнутри черной краской, он отыскивал случайный ящик и просил затемнить его ваксой». Весы у него были аптекарские, старые, такая же мензурка для жидкостей, всего одна. Линейки своей не было: «…он пользовался старой трехфутовой линейкой, считавшейся у нас в доме общей собственностью, которую постоянно кто-нибудь брал, потому что она была единственной, о которой было точно известно, где она находится, если, конечно, последний, кто брал ее, не забывал положить на место». Свято доверял точности этой линейки и вообще всех инструментов, даже если их делал деревенский столяр: «Он не верил, что изготовитель инструментов или справочных таблиц может ошибаться». Из-за этого попадал впросак: однажды ему указали, что он неверно перевел британские меры в континентальные, и оказалось, что он делал эту ошибку пять лет, пользуясь негодным справочником.

Всю эту нудную мелкую работу, к которой его пальцы были мало приспособлены, он обожал. «Помню, как отец подсчитывал семена под простым микроскопом, проявляя при этом такое оживление, какое вообще не характерно для столь механической работы, как подсчет. Мне кажется, что он персонифицировал каждое зернышко, представляя его себе как крохотного дьяволенка, который пытался ускользнуть от него, перескочив в ненадлежащую кучку или выскочив прочь, и это придавало работе характер волнующей игры». Жизнь потекла размеренная, «как часовой механизм», писал он Фицрою. Два часа препарировал, час описывал результаты. Он полагал управиться с усоногими за год. Но так прошло восемь лет; маленькие Дарвины, придя к маленьким Лаббокам, спросили, где их отец препарирует морских уточек, и были шокированы, услыхав, что некоторые отцы этим не занимаются.

При этом он не терял интереса к другим наукам: значительная часть переписки конца 1840-х посвящена геологии, ботанике и всему на свете. В январе 1847-го Гукер гостил в Дауни, хозяин дал ему прочесть очерк о происхождении видов (вариант 1844 года), друг сказал, что это неубедительно и он продолжает верить, что Творец приспособил каждую тварь к ее месту; правда, он готов допустить, что было несколько «центров творения» и созданные в определенном регионе существа, если их передвинуть, могут слегка измениться. (Скоро Гукер займется озеленением острова Вознесения и еще при жизни узнает, что сыграл роль Бога, сотворив на пустом месте джунгли.) Агассиз тем временем окончательно убедил всех, что «ступеньки» Глен-Роя сделало не море, а ледник. Это был самый серьезный щелчок по самолюбию, какой Чарлз получил за всю жизнь.

В начале марта он побывал в Шрусбери, в апреле свалился с болями и рвотой, к лету оправился, 22 июня уехал в Оксфорд на заседание БАРН. Посетил геологическую секцию: там Чемберс делал доклад и его жестоко высмеяли, а в церкви (БАРН в полном составе посещала службы) епископ Оксфордский Сэмюэл Уилберфорс порицал «греховные искушения», коими руководствуются «лжеученые». Уилберфорс был четырьмя годами старше Дарвина, учился в Оксфорде, делал блестящую карьеру, в 1845-м стал деканом Вестминстерским. Считался знатоком естественных наук, хотя изучал только математику. Принадлежал к высокой церкви, ругал не только унитарианцев, но и «низкую» ветвь англиканства, придерживался ультраконсервативных взглядов. Его манеру дискутировать называли иезуитской, враги звали его «скользкий Сэм». Это был опасный противник.

Четвертая дочь Дарвинов, Элизабет (Бесси), родилась 8 июля 1847 года. В том же месяце по просьбе преподобного Иннеса Чарлз взял на себя заботу о финансах Угольного клуба — работа небольшая, но требовавшая скрупулезности, к которой он добавил толику предприимчивости: до сих пор деньги у казначея просто лежали, а он стал их инвестировать. В августе сестры сообщили, что тяжело болен отец; ездил к нему, был выбит из колеи и сам расхворался. В сентябре геолог Д. Милн в журнале «Шотландец» подтверждал правоту Агассиза насчет ледников, Дарвин был единственным, кто упорствовал; он консультировался с Лайелем, Чемберсом, написал статью против Милна, но редактор «Шотландца» сказал, что она заумная, и печатать отказался. С бегающими валунами тоже была проблема: Уильям Хопкинс раскритиковал идею Лайеля и Дарвина о том, что камни переносятся айсбергами. Вышли в свет «Геологические наблюдения» — и их обругали: Дарвин высказал гипотезу, что «складки», образуемые горными породами, и расщепление этих пород на пластины — стадии одного процесса, сейчас это общепризнано, тогда не верил даже Лайель, правда, поверил швейцарец Бернард Штудер, и благодарный автор пригласил его в гости. Фальконер готовил пособие по систематике, просил помочь, это отняло массу времени. 22 октября Роберту Дарвину опять стало плохо, сын провел у него две недели, обошлось, вернувшись домой, получил письмо от Джона Грея, хранителя зоологического отдела Британского музея, — тот умолял написать книгу не об одном оранжевом усоногом, а о всех, живущих и вымерших.

Это был гигантский труд — у среднего ученого такой занимает всю жизнь. Дарвин меньше всего на свете хотел тратить жизнь на систематику. Почему согласился? Отчасти, возможно, было лестно: ученая Европа, оказывается, шепталась о том, что какой-то человек, подумать только, опишет всех-всех усоногих; зоологи, которым было лень самим браться за это, глядели на него с вожделением. И все же он, наверное, отказался бы, если бы не сделал к тому времени кое-какие открытия и не начал догадываться, что усатая мелочь и есть ключ к замку, который он хотел отпереть. Фрэнсис: «Он часто говорил, что ученый не может быть хорошим наблюдателем, если не является теоретиком… похоже было, что он переобременен способностью теоретизирования, которое готово потечь по новому каналу при появлении малейшего препятствия, нарушающего его обычное течение, так что ни один факт, как бы незначителен он ни был, не мог не вызвать целого потока теоретических соображений».

Усоногие слыли кошмаром систематиков: так велико их разнообразие и так сильно отличаются их дети от взрослых. Мучился и Дарвин: у этого ножки-усики такие, у другого такие же, но кривые, у третьего какие-то средние, зато животик потощее; один это вид или разные? А следующие давали такой разброс по ножкам и брюшкам, что кружилась голова; и еще надо было определить, какой взрослый из какого детеныша вырос и кто тут его папа, а кто мама… Совсем недавно он утверждал, что «изменчивость в природе мала»: все зайцы одинаковы и, если их не подтолкнет катастрофа, ни во что не превратятся. Теперь видел, что неодинаковы даже такие примитивные существа, как усоногие, причем никакой катастрофы не пережившие; страшно подумать, чего в таком случае можно ждать от зайцев! А микроскоп показывал ему: вот «желудь» с тельцем из четырнадцати сегментов, а рядом такой же, но из трех; вот малое дитя с длинными ножками, головастое, а вот постарше: у него ноги уже атрофировались и голова частично превратилась в живот… Их схожесть заставляла думать об общем предке, и он нарисовал его (с 17сегментным телом, очень красивого), их различия демонстрировали, как они от предка «расползлись»: один унаследовал ногу, другой шею.