Октавиан Август. Крестный отец Европы - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Холланд cтр.№ 34

То был хорошо продуманный пакет мирных предложений, в котором каждый мог что-то найти для себя — кроме злосчастного Децима. Древнему миру было отлично знакомо понятие козла отпущения, в соответствии с которым одного человека можно принести в жертву ради блага государства. Большое место здесь занимали религиозные чувства. Осквернение нравственности, вследствие предательского убийства, как в случае Цезаря, бывшего не просто главой государства, но еще и верховным жрецом, в тогдашнем понятии искупалось исключительно соответствующим ритуалом, когда богам предлагалась жертва от имени всего народа. Пусть заговорщики утверждали, что убили Цезаря ради высшего блага, их представления о том, что есть благо для государства, явно не разделяли большая часть солдат и горожан низших классов. Они считали Цезаря героем, почти богом. И не могло быть для них настоящего мира, пока его дух не успокоится или даже не будет отмщен.

Принятие мирных предложений означало бы для Рима прекрасную возможность восстановить республику как живущий по принятым законам организм, подчиняющийся традиционным нормам поведения, согласно которым яростная конкуренция между аристократами естественна и желательна. Правда, позиция Антония в Галлии была двусмысленной и несла в себе угрозу, но он всегда старался действовать по букве закона, хотя и нарушал иногда его дух. Это могло привести к проблемам в будущем, а могло и не привести. А пока, если бы солдаты получили то, что им причиталось, и вернулись к нормальной службе или вышли в отставку, страна обрела бы не меньше пяти лет благословенного мира, а не продолжение гражданской войны.

Почему же Цицерон столь решительно захлопнул последнюю лазейку для мирного решения? Видимо, он просто плохо просчитал ход событий, мало учел человеческие ошибки и фактор случайности и еще — не обратил внимания на предостережения людей, которых считал в умственном отношении ниже себя. Презрение Цицерона к мирным инициативам было настолько велико, что он написал Кассию: «Нет ничего отвратительней или бесчестней, чем Пизон и Филипп… они привезли нам невыполнимые требования».

Трудно высказаться глупее, чем высказался Цицерон в письме Кассию в середине февраля: «Если я не ошибаюсь, то исход войны зависит от Децима Брута. Если он, как мы надеемся, вырвется из Мутины, вряд ли война продолжится».

Цицерон сделал все от него зависящее для развязывания гражданской войны, а теперь писал самому сильному из своих возможных союзников, что тому незачем спешить в Рим, поскольку военный почин Антония скорее всего обернется для последнего разочарованием. Подобное высказывание из уст человека, полагающего, что у него самая умная голова и самый острый в Риме язык, поражает наивностью и неосторожностью. Неужели он не мог представить, как начнут развиваться события, когда две или три недели спустя в Сирии Кассий прочтет его письмо и обнаружит, что его помощь в дальнейшем не потребуется, да и теперь, похоже, не нужна. Неизвестно, о чем думал Цицерон, когда писал это письмо, но Кассий, получив его, поступил так, как поступил бы в таких обстоятельствах любой уважающий себя римский аристократ. Он решил использовать новоприобретенную незаконную власть, чтобы с помощью запугивания заставить богатые восточные города передавать ему деньги — для выплаты войскам и личного обогащения.

Цицерон не мог сказать, что не знает о происходящем на востоке. В январе слухи об успехах Брута и Кассия вытеснили из светских салонов животрепещущую тему мутинской осады. В равновесии военных сил произошел решающий сдвиг, который и заставил сенаторов на заседании в начале февраля поддержать политику Цицерона в противовес более осмотрительному решению, принятому в начале января, — отправить к Антонию представителей сената. Слухи полностью подтвердились на второй неделе февраля, когда Брут прислал в Рим донесение, в котором нагло и невозмутимо рассказывал о своих успехах — как если бы он все это время действовал в рамках проконсульской власти.

Выяснилось, что Гортензий, ушедший в отставку наместник Македонии, большой поклонник Брута. Антоний с помощью народного собрания назначил в Македонию своего брата Гая; но когда Гай в начале января высадился в Диррахии, его встретила не приветственная делегация, а враждебно настроенные легионы под командованием Брута, которому Гортензий полностью передал полномочия. Оказавшись перед безнадежно превосходящими силами противника — едва ли Антоний дал ему много людей, — Гай устремился в гарнизонный поселок Аполлонию, откуда девять месяцев назад вышел Октавиан. Затем, увидев, что сопротивление бесполезно, злосчастный Гай сдался Бруту, который к тому времени уже контролировал Иллирик и успел прибавить себе еще три легиона.

Кассий достиг еще более потрясающих успехов, хотя официально их пока не подтвердили. Прибыв с небольшим флотом в Сирию, он узнал, что шесть легионов осаждают город Апамею, защищаемую одним легионом под командованием Цецилия Басса.

Кассий проявил неподражаемое нахальство: собрал командиров враждебных сторон и ухитрился убедить и осаждаемых, и осажденных прекратить противостояние и под его началом послужить республике. Потом он узнал, что Клеопатра отправила из Египта четыре легиона — помочь Долабелле отстоять законные права на должность наместника Сирии. Кассий повел войско в Палестину им наперехват.

Встретившись с многочисленным противником вдалеке от места обычной дислокации и не лучше других зная о последних событиях в Италии, эти четыре легиона решили не драться с семью сирийскими, а присоединиться к ним.

Таким образом, не дав ни единого сражения, Кассий получил войско, состоявшее из одиннадцати легионов. То есть в два с лишним раза больше, чем любая из армий его противников — Антония или Октавиана.

Не столь большие, но очень важные для Октавиана перемены в расстановке сил произошли и в Северной Италии. Гирций в качестве консула приказал Октавиану передать ему командование над двумя отделившимися от войска Антония легионами — легионом Марса и Пятым. Молодому полководцу было, наверное, очень горько смотреть, как они покидают его лагерь. Оставалось одно — подчиниться приказу; но он наверняка успел договориться о взаимной поддержке с легионерами, которых такой оборот событий не мог не встревожить; ведь они совсем недавно перешли к Октавиану, рискуя жизнью, службой и приличным вознаграждением.

Меж тем легионы Децима сильно страдали в Мутине от нехватки продовольствия. Октавиан и Гирций двинулись к ним, чтобы помочь осажденным. Они отобрали у Антония Бононию (современная Болонья), но не смогли форсировать реку, отделяющую их от осажденного города. Антоний так плотно обложил Мутину, что потенциальные освободители не могли сообщить осажденным о своем приближении. Гирций и Октавиан пытались просигналить Дециму с вершины дерева, но ничего не получилось, и тогда они нашли более остроумный способ. На тончайшей свинцовой пластине нацарапали письмо и свернули в трубочку. Нашли хорошего пловца, и он ночью переплыл реку под водой; если бы его перехватили враги, гонец просто бы отправил ношу на дно. Неизвестно, какое участие принимал в этом Октавиан, но он, несомненно, продолжал набираться опыта.

Тем временем в Риме сенат, получив донесение Брута, почуял близкую победу и на радостях подтвердил его полномочия командующего войсками в Македонии, Иллирике и Греции. Наметился и некоторый сдвиг в сторону примирения — благодаря предложению послать к Антонию большее посольство с участием Цицерона, но замысел потерпел неудачу, потому что Цицерон вдруг передумал и ехать отказался.