В Питер вернутся не все - читать онлайн книгу. Автор: Анна и Сергей Литвиновы cтр.№ 20

Я восстановился в вузе и продолжал жить в своей квартире (только мама теперь переехала ко мне, а отец наезжал едва ли не каждый вечер). Началось существование обычного ботана. Даже на метро ездил и водил девушек в кофейни. Родители тщательно следили, чтобы в мои руки не попадали деньги, и когда мне, положим, давалась тысяча рублей пойти с девчонкой в кафе, они обязательно требовали потом предоставить им кассовый чек. Или предъявлять билеты в кино. Типа контроль: чтоб их несчастные рубли не пошли на наркоту.

Чего жаловаться! Так, конечно, можно было б существовать. Далеко не самое плохое бытье. Миллионы жителей России (и не только России) позавидуют. Молодой, забот никаких, только учись, количество денег на разумные нужды не ограничено. Но... во мне жила память. Как объяснить ее тем, кто не пробовал? Пожалуй, могу обрисовать с помощью одной аналогии – и то хромающей, как и любая аналогия на свете. Вот представьте: вы уже познали секс. Больше того: он всякий раз дает вам изысканное, восхитительное наслаждение. Вы вошли во вкус. Вы даже стали гурманом. И вдруг вам говорят: все, стоп. Больше нельзя. Никогда. Никак. Ни с девушкой, ни с женщиной, ни даже со старухой. И даже мастурбировать нельзя. Конец. Баста. Самая сладкая штука на свете запрещена – до самой смерти.

Естественно, когда возникает запрет того, что присуще тебе органически, срываются, рано или поздно, если не все, то многие. И я сорвался тоже. Чудо еще, что столько протерпел. Три года прожил тихой жизнью овоща или пенсионера. Но едва я полетел... Да, мои предки уже были начеку, не дали мне разгуляться. Где-то месяц всего я пробезумствовал... Нашли меня хрен знает где, в поселке Развилки, в каком-то чулане...

А потом – повторение пройденного. Лечебница – теперь в Швейцарии. И коммуна – на сей раз в Венгрии. Только я все равно уже знал: и больничка, и мучения – без толку. Как бы меня ни лечили, все равно сорвусь. Вопрос лишь в том, рано или поздно. А раз исход предопределен, зачем страдать?

Я трижды бежал из целительных коммун. Странствовал по Европе. В каких только притонах не ошивался... Чем только не зарабатывал себе на дозу (в основном собой торговал)... Сколько денег ухлопал мой отец на европейских частных детективов... Наконец, меня ловили, отмывали, лечили – и водворяли в новую клинику, а потом в коммуну, каждый раз с еще более строгим режимом.

Отец, конечно, сильно сдал. А мать моя превратилась в настоящую старуху. И вот после очередного лечения, трудотерапии и коллективных игр на свежем воздухе в очередном приюте я вдруг понял, что устал. Жизнь я свою и без того, наверное, спустил в унитаз, но, может, пора мне успокоиться? Ради отца, ради мамы... Их я все равно любил, невзирая на те ужасные вещи, которые я с ними творил, и те мерзости, которые они, случалось, мне говорили и со мной делали. Все равно, если разобраться, они меня, такого, явно не заслужили. А ведь еще один или парочка срывов – и я либо сам умру (чего они не переживут), либо парентсы кони двинут... И тогда я принял первое в своей жизни неэгоистическое, альтруистичное решение. Решение – держаться, чего бы мне это ни стоило. Твердо постановив завязать, я опять вернулся в наш Третий Рим – вернулся обновленный, загорелый, с новой кровью.

И до сих пор я держался. Почти пять лет. Окончил институт, и даже почти с отличием. С работой, конечно, началась засада. Поразительно и непонятно, какими путями распространяются сплетни в столице, но отчего-то все, абсолютно все вокруг, а особо работодатели, знали, что я – хоть и излеченный, но в прошлом тяжелый героиновый наркоман. Отцу, чтобы пристроить меня в нормальное местечко, пришлось не только все свои связи напрячь, но и баблос заплатить.

Я не ожидал, что так будет. И когда совсем недавно об этом случайно проведал, взбесился, честно говоря. И на папаню, и на Прокопенко, и на всех разозлился. Может, потому и развязал... Отец на наш дурацкий фильмец, оказывается, пол-лимона зеленых выделил. Официально, по безналу, в качестве спонсора. Он даже ни в какие сценарные, продюсерские вещи не лез, рулить не пытался, как другие, кто бабки в кино вкладывает. Нет! Получи, Прокопенко, пятьсот тонн, но возьми моего сыночка на службу. Да не просто возьми, а еще – за ним приглядывай. Чтобы он (то есть я) не сорвался. К тому же Вадим, блин, Митрич и налом, себе на карман, от моего папаши за услуги в качестве няньки получил... Откуда я знаю? Да знаю, вот и все.

Поэтому, с одной стороны, хорошо, что Прокопенко убили. Не заложит он меня уже.

А я еще гульну. Напоследок. Последний, может, разок в моей грешной жизни погуляю...

* * *

В первый момент, когда Дима увидел распростертое на полу тело Волочковской, ему стало дурно. Только что с нею разговаривал, она была полна жизни и страстей, и вот... Журналист отвернулся и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Стало легче. Он попытался абстрагироваться от личности убитой. Не актриса, не знакомая, а просто женщина. С ней произошел несчастный случай.

Полуянов преодолел себя и опустился рядом с девушкой на корточки. Взял безжизненную руку. Пульс не прощупывался, а запястье, хоть и было еще теплым, уже начало холодеть. Или ему лишь показалось?

Он выпустил руку, та упала на пол, как тряпичная. Потом отворил дверь, вышел в коридор. Марьяны там уже не было. И никого не было. Полуянов бросился в купе, где ехал Старообрядцев. Он не отдавал себе отчета, почему именно туда. Похоже, его вела неосознанная мысль, что оператор – единственный, кто НЕ МОГ убить актрису. Все последнее время он провели с Димой, в тамбуре. А потом, журналист видел, старик отправился прямиком в свое купе. И пока они болтали с Марьяной в коридоре, оттуда не выходил. Или другая теория. Фрейд сказал бы по этому поводу, что в стрессовые моменты жизни Полуянов стремится оказаться под защитой отца – потому что родной папаня бросил их с матушкой, когда мальчик был совсем ребенком. А на роль родителя среди всего путешествующего киношного народца годился только Старообрядцев.

Как бы там ни было, Дмитрий, задыхаясь, ввалился в купе главного оператора. Старик мирно лежал на полке и читал «Спорт-Экспресс»: очки сдвинуты на кончик носа, веки почти уже смежаются, и газета вот-вот выпадет из рук...

– Аркадий Петрович! – выдохнул Полуянов. – Волочковскую убили!

– Что-о?! – Оператор приподнялся на постели.

– Собирайте, пожалуйста, всех, – попросил журналист. – Я к проводнице, вызываю милицию.

И он бросился в голову вагона, к купе проводников.

«Волочковскую убили только что, – билась в голове мысль. – Она курила с нами в тамбуре, потом вернулась в вагон. И тут-то ее подстерегали... Кто? С нами не было двоих: Елисея Ковтуна и Николы Кряжина. Будем иметь в виду: у Николы есть мощнейщий мотив к убийству и режиссера, и актрисы: ревность. Значит, сперва он покончил с любовником, а теперь и с неверной возлюбленной?»

Дима подлетел к проводницкому купе.

«А вдруг убийца – железнодорожница Наташа? – пролетела новая мысль. – После того, как мы пили с ней водку, я ее тоже не видел. А ведь и у нее мотив имеется, сама мне призналась... Может, когда она случайно встретилась со старинным своим возлюбленным, некогда сломавшим ей жизнь, взыграло ретивое, обида стала нестерпимой и она покончила с ним? А теперь расправилась с его нынешней счастливой возлюбленной? Преступление очень в женском духе, потому что импульсивное, под влиянием вдруг нахлынувшего чувства».