Клеопатра, или Неподражаемая - читать онлайн книгу. Автор: Ирэн Фрэн cтр.№ 61

Наблюдая за своей сестрой, Клеопатра не могла не отметить, что та обладает удивительной силой духа. Это мужество, это царственное безразличие — Клеопатра прекрасно понимала, откуда Арсиноя их черпает; та же удивительная энергия была свойственна самой царице, ту же несгибаемую отвагу проявляли все женщины из их семьи, другие Береники, Клеопатры и Арсинои, которые никогда не плакали и не сдавались, не отступали ни перед чем — ни перед инцестом, ни перед изгнанием, ни перед смертью своих детей, ни перед войной, ни перед необходимостью хладнокровно уничтожать противников (будь то даже их дети, братья, сестры, матери или мужья). У Арсинои — то же врожденное умение при всех обстоятельствах сохранять величие, та же своеобразная смесь гордости, коварства и упорства. И, главное, абсолютное презрение к смерти.

Римская толпа сразу же прекратила свои издевки. Люди, пришедшие, чтобы насладиться праздничным зрелищем, вдруг почувствовали какую-то неловкость; замолчали даже солдаты. Кое-кто заплакал, стали раздаваться крики, обращенные к Цезарю. Граждане Рима желали, чтобы он пощадил юную пленницу.

И вот, в тот миг, когда Клеопатра поверила, что теперь, когда она имеет такого возлюбленного и такого сына, Вселенная, наконец, полностью раскрылась перед ней и готова удовлетворить ее ненасытный аппетит; когда царица могла подумать, что, наконец, прикоснулась к чему-то, более могущественному, чем само могущество, и более величественному, чем само величие, атмосфера семейной трагедии вновь сгустилась над ней. Из соображений элементарной безопасности царица хотела смерти своей соперницы; и вдруг, когда она уже почти добилась осуществления этого желания, римляне потребовали, чтобы ее злейшему врагу сохранили жизнь.

Цезарь мгновенно почувствовал, что ветер переменился. Примирить желания толпы и желания его возлюбленной не было никакой возможности — и он тотчас отступил, дал народу понять, что разделяет его чувства. Он действительно после триумфа пощадил Арсиною, позволил ей жить в храме Эфеса, наложив на нее лишь одно ограничение: она никогда не должна была покидать пределы храмовой территории.

Клеопатре, наблюдавшей со своего места эту сцену, не оставалось ничего иного, как проглотить обиду; и, подобно Арсиное, она приложила все усилия, чтобы на ее лице ни на секунду не промелькнуло то особое выражение суровой невозмутимости, которое, отчетливее, чем что-либо другое, показало бы всем: пленница в лохмотьях и роскошно одетая царица — родные сестры.

* * *

Итак, едва Клеопатра оказалась на вершине, судьба уже начала втайне готовить ее падение. Чем выше ты поднялся, тем опаснее твое положение. Этот закон универсален, безжалостен: на вершинах долго оставаться нельзя. В старой римской пословице та же мысль выражена так: «Тарпейская скала находится рядом с Капитолием» ^[63].

Кстати, уже в вечер первого (галльского) триумфа, когда Цезарь, в сопровождении семидесяти двух ликторов, направился к тому самому Капитолию, чтобы, в соответствии с обычаями, принести жертву Юпитеру, у него сломалась ось колесницы, что было дурным знаком. Диктатор упал, и ему удалось остаться невредимым — и сохранить достоинство — лишь, благодаря его легендарному хладнокровию.

Римлянам, которые во всем видели указания богов (в том, например, что человек оступился, перешагивая через порог, или что ворон прилетел с левой стороны, или даже в простом чихании), это предзнаменование должно было показаться очень тревожным — тем более что инцидент произошел перед храмом, посвященным Фортуне, единственному божеству, к которому Цезарь испытывал некое подобие религиозного чувства.

Следовало ли понимать это так, что судьба вскоре отвернется от диктатора? Что Цезарь, после своих триумфов, будет обвинен в государственной измене и сброшен с отвесных скал, примыкающих к тому самому святилищу, где он собирался принести жертву Юпитеру?

Все знали, что диктатор не верит в предзнаменования. По этому поводу рассказывали десятки анекдотов; говорили, например, что однажды, когда Цезарь собирался предпринять какое-то важное начинание, прорицатель, который, следуя ритуальному церемониалу, извлек внутренности жертвенного животного, объявил, что у животного нет сердца и что, следовательно, диктатор должен отказаться от своего проекта. Цезарь даже не наклонился над животным, дабы самому удостовериться в истинности того, что сказал прорицатель. А просто ответил (не без высокомерия, ибо был, как-никак, великим понтификом): «Все будет хорошо, коли я того пожелаю, а то, что у скотины нету сердца, неудивительно» ^[64]. То есть он проигнорировал знамение, как делал и во многих других случаях, — и ничего плохого с ним не случилось.

Однако он знал, что большинство сограждан не разделяют его презрения к якобы несомненным знамениям. И знал также, что некоторые из его врагов подстраивают такие «знамения», чтобы напугать толпу и сдержать его, Цезаря, продвижение к вершинам власти. Поэтому он заранее предусмотрел возможность подобного инцидента и окружил себя эскортом из сорока слонов; а чтобы никакая случайность не нарушала той символической значимости, которую он намеревался придать своему восхождению на Капитолий, была приготовлена запасная триумфальная колесница.

И здесь, как на войне, он показал, что в совершенстве владеет самым утонченным из всех искусств, искусством использовать эффект неожиданности; итак, в сопровождении этого удивительного эскорта — такого же, какой, согласно легенде, окружал Диониса во время его триумфального возвращения из Индии, — Цезарь все-таки поднялся к святилищу, где, согласно обычаю, принес жертву Владыке богов.

Внутри храма, по слухам, его ждали приготовленные сенаторами подарки: каменная колесница, которую он должен был посвятить Юпитеру, и отлитое из бронзы изображение земного круга, на которое он должен был ступить. В посвятительной надписи о диктаторе говорилось как о полубоге. Однако мы не знаем, исполнил ли он этот не им предусмотренный ритуал. По некоторым сведениям, Цезарь предпочел сойти с колесницы у подножия Капитолия. Он поднимался на холм на коленях, преодолевая ступень за ступенью, а достигнув святилища, просто принес свою жертву, даже не взглянув ни на каменную колесницу, ни на изображение земного круга — и уж тем более не обратив никакого внимания на надпись, присваивавшую ему ранг божества.

Он поступил так из-за «дурного предзнаменования»? Или потому, что презирал почести, которыми, не столько по доброй воле, сколько желая польстить могущественному диктатору, осыпали его сенаторы? Как бы то ни было, когда церемония закончилась и Вечный город погрузился во тьму, Цезарь спустился с Капитолия в сопровождении своих слонов, на спинах которых теперь были укреплены огромные горящие факелы, — то есть, опять-таки, в образе Диониса, возвращающегося из Индии.