Пункт назначения - Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941-1942 - читать онлайн книгу. Автор: Генрих Хаапе cтр.№ 109

После разгрузки наша маленькая транспортная колонна уже снова двинулась в обратный путь. И когда холодное зимнее солнце стало клониться к закату, я распрощался со Шниттгером и задумчиво побрел по заснеженной тропинке назад в Малахово.

В эти же дни мы наконец разгадали загадку, которая давно не давала нам покоя. Мы часто замечали, что русским каким-то загадочным образом удавалось быстро перемещать свои войска со всем их вооружением и военной техникой прямо по снежной целине. В то время как наше последнее наступление на Москву застопорилось из-за глубокого снега, а во время арьергардных боев мы никак не могли обойтись без наезженных дорог, русские снова и снова демонстрировали поразительную мобильность и совершенно неожиданно могли появиться с любой стороны. Было очевидно, что они не были привязаны к известным нам дорогам. И вот, наконец, мы поняли почему.

Если возникала необходимость в быстром перемещении соединений Красной армии по снежной целине, то из близлежащих населенных пунктов сгоняли все гражданское население и формировали из них колонны шириной до два дцати человек. Их заставляли идти по нехоженому снегу. Первым рядам, утопавшим в снегу по пояс, приходилось тяжелее всего, и, когда они совершенно выбивались из сил, они менялись местами с задними рядами. Эта процедура повторялась до тех пор, пока дорога не была проложена. Сапоги марширующих по ней солдат еще больше утрамбовывали смесь изо льда и снега. Наконец по этой импровизированной дороге могли проехать легкие конные повозки, затем за ними следовали транспортные средства на моторной тяге и тяжелая техника.

Мы уже не раз слышали о так называемом «русском дорожном катке». Это был именно он! Этот прием был очень прост и, вероятно, являлся частью первичной подготовки всех русских новобранцев. Но, к сожалению, эта важная информация отсутствовала в наших учебниках по военному делу. ^[103]

* * *

Дважды в неделю я наведывался в тыловые деревни, где Нина Барбарова очень хорошо заботилась о больных. Однажды такой мой визит был прерван прибытием большой толпы гражданских, тянувших за собой сани. На санях лежала беременная женщина. Выяснилось, что она упала и сломала несколько ребер. Из-за этого несчастного случая у нее начались родовые схватки, и вот теперь она корчилась от боли, когда мы осторожно положили ее на соломенную подстилку.

Я сделал ей внутривенную инъекцию S. E. E., боли вскоре ослабли, и ее искаженное от боли лицо разгладилось. Роды прошли без особых осложнений, и вскоре несколько преждевременно рожденный сын своим радостным криком возвестил о своем появлении на этом свете. Его дедушка, отважного вида старик в жалких обносках, отчаянно жестикулируя, принялся бурно благодарить меня. Неожиданно он наклонился и попытался поцеловать мои валенки. Я отпрянул в сторону. Наконец все русские вышли из избы, и остались только роженица и Нина. В то время, когда я укладывал в медицинскую сумку свои инструменты, женщины о чем-то оживленно беседовали по-русски. Потом Нина подошла ко мне и в нерешительности остановилась, словно хотела о чем-то меня спросить.

– У вас что-то на душе? Ну давайте уж, выкладывайте!

Немного помолчав, Нина спросила меня, понизив голос:

– Герр доктор, как ваше имя?

Я был крайне удивлен и решил на всякий случай не отвечать на ее вопрос. Поэтому я сказал:

– Возможно, это в России принято уже после короткого знакомства называть друг друга по имени – и, как мне кажется, еще в Англии! Но согласно немецким обычаям и нравам для этого еще несколько рановато!

Нина покраснела до корней волос. Несколько секунд она в смущении стояла передо мной, а потом сказала:

– Это не я хочу узнать ваше имя, герр доктор! Вот эта женщина хочет назвать вашим именем своего новорожденного сына!

– Это уж слишком! – возразил я. – Взъерошенный дед бросается целовать мне ноги, самый юный житель деревни должен носить мое имя, а Нина Барбарова впервые покраснела! Согласитесь, действительно слишком много событий для одного дня?

Нина в растерянности продолжала стоять передо мной.

– Ну хорошо, Нина, – продолжил я, – скажите ей, что она может назвать своего сына Генрихом! Но я надеюсь, что через двадцать или тридцать лет этот маленький Генрих не выступит с оружием в руках против моего сына Генриха! Если он это сделает, я пожалею о том, что приложил столько сил, помогая ему появиться на свет!

Обезболивающее действие укола начало, кажется, ослабевать. Сломанные ребра снова причиняли боль нашей пациентке при каждом вдохе. Поэтому мы сделали ей поддерживающую повязку из лейкопластыря, и вскоре она почувствовала себя гораздо лучше. Сегодня вечером она уже сможет отправиться к себе домой.

По пути в Малахово эта юная русская женщина никак не выходила у меня из головы.

Несколько дней спустя старый оберштабсарцт Вольпиус был переведен в один из госпиталей на родине. Наконец-то Ноаку удалось избавиться от него. Генриху и мне было поручено доставить его на санях в Ржев. На время нашего отсутствия врач парашютистов-десантников взял на себя исполнение и моих обязанностей.

Мы высадили Вольпиуса у железнодорожного вокзала, пожелали ему всего хорошего, сказали еще несколько ничего не значащих фраз и отправились прогуляться по городу. Город раскинулся на обоих берегах Волги, и в нем было много современных зданий. Для нас Ржев приобрел то же самое значение, какое имел Кёнигсберг для наших предков. Столица Восточной Пруссии всегда была пограничной твердыней Германии на востоке. И вот теперь Ржев стал основным звеном оборонительной линии Кёнигсберг.

В городской комендатуре нам предоставили для ночлега квартиру в доме на улице Розы Люксембург. Потом мы отправились в госпиталь для больных сыпным тифом, чтобы навестить Тульпина. То, что мы увидели там, невозможно было описать словами. Многие пациенты были без сознания, другие лежали в горячечном бреду. Мы вошли в палату Тульпина, где лежало еще около восьмидесяти больных сыпным тифом. Один из больных вдруг заорал во все горло, вскочил с постели и попытался выброситься в окно. Его примеру последовал еще один больной. За ними бросились санитары, которые догнали и скрутили их, прежде чем они успели разбить окно. Затем санитары отнесли больных на их кровати. Большинство больных, которых мы видели в этой палате, были обречены на смерть. Только у нескольких самых молодых солдат было еще достаточно сил, чтобы пережить самые тяжелые дни и недели болезни. У тех же, кому было за тридцать, почти не было шансов остаться в живых, если им в свое время не была сделана прививка от сыпного тифа. А таких здесь были лишь единицы.

Нас подвели к кровати Тульпина. Перед нами лежал наш бесстрашный боевой товарищ, с ввалившимися щеками и исхудавший до такой степени, что казалось, будто перед нами скелет, обтянутый кожей. Он не узнал нас. Время от времени он выкрикивал бессвязные слова и много раз повторял имя Мюллера, который, видимо, особенно занимал его мысли в мире бреда и болезненных фантазий. Очевидно, уже не имело смысла сообщать лечащему врачу о пристрастии Тульпина к морфию. Казалось, что в этой больнице уже ничто не имеет никакого смысла. Находясь в полузабытьи, Тульпин неотвратимо приближался к смерти, что было для него, как мне показалось, почти желанным избавлением от жизни, полной мук и страданий. Но Генрих, который ничего не знал о пристрастии Тульпина к морфию и был не подготовлен к тому, что здесь увидел, был потрясен до глубины души.