Николай II - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Фирсов cтр.№ 62

Как писали французские энциклопедисты, «после своего расширения и увеличения государства имеют тенденцию к упадку и разрушению. Поэтому единственный путь увеличения продолжительности процветающего правительства — это приведение его при каждом удобном случае к принципам, на которых оно было основано. Когда эти случаи часты и ими удачно пользуются, правительства более счастливы и продолжительны, а когда эти случаи редки или их плохо используют, политическая организация увядает и гибнет» ^[67]. Под этими словами мог бы, кажется, подписаться и К. П. Победоносцев: ведь принципы, на которых основывалось Российское государство, были самодержавные. Однако их удачное использование к началу XX века не могло уже зависеть только от воли монарха. Это была проблема, игнорировать которую Николай II уже не мог, но признавать не хотел. Предстояло делать выбор, «поступаться принципами» или вступить в борьбу со временем, по-своему интерпретировав Екклесиаста.

Понять свое время невозможно, не разобравшись в прошлом. Но всегда ли прошлое помогает решать проблемы дня сегодняшнего?! Николай II, будучи наследником петровской империи, тем не менее смотрел в будущее иначе, чем его державные предки. Симпатизируя царю Алексею Михайловичу, он стремился воскресить старые, XVII века, «формы», очевидно, полагая, что это никак не скажется на политическом «содержании». Интерес к костюмам a la XVII век в данном случае не может вызвать удивления. Царская чета желала даже переодеть двор в одежды русских бояр московской эпохи, поощряя публикацию собственных портретов в одежде царей допетровской Руси. Этими портретами ознаменовался разрыв с традицией иконографии монархов имперского периода. В XIX веке никто из венценосцев не носил маскарадных костюмов.

«Но для Николая II одеяния XVII века были чем-то большим, чем просто костюмами, — пишет Р. С. Уортман в книге «Сценарии власти». — Они бросали вызов нормам европеизированного Императорского двора. Они помещали царя и царицу в иной пространственно-временной континуум, в культурный и эстетический универсум, далекий от петербургского общества». Стремление последнего самодержца быть «истинно русским» трудно назвать фальшью. Генерал А. А. Мосолов вспоминал, как после одного из концертов Надежды Плевицкой, известной исполнительницы русских песен, Николай II сказал ей: «Мне думалось, что невозможно быть более русским, нежели я. Ваше пение доказало мне обратное; признателен вам от всего сердца за это ощущение». Н. В. Плевицкая впоследствии говорила, что Николай II «был добрый и простой, такой как все. Ничуть не похож на царя». Певица видела, что ее песни трогают царское сердце. Будучи по происхождению крестьянкой, мать которой до конца жизни так и не знала грамоты, Н. В. Плевицкая прекрасно могла отличить искренность от игры. Царя она воспринимала с подкупающей непосредственностью. «Веселую компанию он очень любил, — вспоминала певица. — <…> И пил много. Но что удивительно — никогда не пьянел. <…> Веселый был человек. Любил анекдоты. Особенно еврейские или анекдоты про какое-нибудь глупое положение какого-нибудь глупого начальства. Хохочет до упаду».

«Русскость» иногда принимала и гротесковые формы: царь любил носить крестьянские рубахи, даже дал их под мундир стрелкам императорской армии. Такая одежда часто шокировала придворных. Действительно, представить Александра III, его отца, или деда в высоких сапогах, плисовых шароварах, красной рубашке, подпоясанной желтым поясом, было невозможно. А граф И. И. Толстой, например, писал о том, как в бытность свою министром народного просвещения видел государя в малиновой шелковой косоворотке, опоясанной ремешком. «Так как при этой рубашке, — вспоминал граф, — государь не имел на себе никаких признаков офицерского звания, то есть никакого канта, ни погон, ни ордена, носил темные в складках суконные брюки и высокие сапоги, то имел общий вид русского зажиточного крестьянина у себя дома в жаркий день, когда сидят без поддевки. Должен сказать, что костюм этот очень шел к нему, хотя пока я к нему не привык, первое время он поражал меня». Понимал ли царь, что крестьянская одежда на самодержце выглядит странно? Очевидно, понимал. Но дело заключалось в том, что крестьянская одежда была для Николая II своеобразной «формой протеста», антибюрократической демонстрацией, ибо европейского покроя мундир был обязательной одеждой любого чиновника. Царь желал изменить стиль своей эпохи, воспринимая настоящее как эхо вечности, эхо прошедшего.

Показательно, что последний большой придворный бал в истории империи, состоявшийся зимой 1903 года в Зимнем дворце, был костюмированным. Время изменилось, «новая, враждебная Россия смотрела чрез громадные окна дворца», но царь не желал замечать этого — все приглашенные должны были явиться на праздник в русских костюмах XVII века. «Государь и Государыня вышли в нарядах Московских царя и царицы времен Алексея Михайловича, — вспоминал много лет спустя один из участников бала — великий князь Александр Михайлович. — Аликс выглядела поразительно, но Государь для своего роскошного наряда был недостаточно велик ростом». Успех бала привел к тому, что его повторили во всех деталях через неделю — в доме графа А. Д. Шереметева.

Великий князь, впрочем, не слишком восхищался увиденным, полагая, что замечательное воспроизведение картины XVII века, «вероятно, произвело странное впечатление на иностранных дипломатов. Пока мы танцевали, — писал Александр Михайлович, — в Петербурге шли забастовки рабочих, и тучи все более и более сгущались на Дальнем Востоке. Даже наше близорукое правительство пришло к заключению, что необходимо „что-то“ предпринять для того, чтобы успокоить всеобщие опасения». Однако на фоне все увеличивавшихся «внутренних нестроений» такие опасения успокоить было проблематично: даже члены дома Романовых не могли убедить Николая II, что война с Японией — жестокая реальность. «Японцы нам войны не объявят, — заявлял он Александру Михайловичу накануне 1904 года, — потому что они не посмеют».

История буквально через несколько дней дала свой ответ на прозвучавшее заявление. В ночь на 27 января 1904 года десять японских эсминцев внезапно атаковали русскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде Порт-Артура, и вывели из строя два броненосца и крейсер. Днем были атакованы крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Героические русские моряки, сражаясь до последнего, вынуждены были затопить крейсер и взорвать лодку. На следующий день — 28 января — Япония официально объявила войну России.

Как же получилось, что государь, не желавший войны, не сумел ее избежать, проявил политическую недальновидность?

По мнению В. И. Гурко, Николай II, встав у кормила власти в молодом возрасте, не мог проявлять личную инициативу в сложнейших вопросах внутреннего управления «коренной» России, следуя указаниям своих министров. Чтобы осуществить «всякие экспромтные мысли и намерения», самодержец должен был обладать исключительной силой воли и огромной настойчивостью. В период путешествия по азиатским владениям России убедившись, что на Дальнем Востоке исторические задачи страны далеко не исчерпаны, и находясь «под гнетом чувства своего бессилия проявить личную инициативу в делах управления ядром государства, а также в европейском международном положении, Николай II должен был роковым образом направить свои взоры к Сибири и берегам Тихого океана и там искать применения своего творчества и возможности проявления личной инициативы».