Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - читать онлайн книгу. Автор: Хадлстон Уильямсон cтр.№ 71

Я сразу же принялся за поиски вагона, в котором должны были ехать Муся и Алекс, но, к своему восторгу, выяснил, что его уже подцепили к идущему на юг поезду и сейчас он был на пути в Новороссийск. Я расстроился оттого, что не имел возможности попрощаться с Мусей, но для меня было огромным облегчением думать, что теперь они в безопасности и наверняка, как только прибудут в порт, попадут на борт какого-нибудь корабля, забирающего беженцев.

Мне не было суждено знать, что их поезд попал в засаду, устроенную зелеными возле Крымска, и несколько вагонов было подожжено. Мусе удалось оттащить больного Алекса от железнодорожных путей, и она пряталась вместе с ним и другими беженцами в кустах, пока их не спасли бронепоезда Деникина.

В Екатеринодаре я провел два дня и с удивлением обнаружил, что Чебышевы и Елена Рутченко вернулись с базы и остановились здесь у друзей.

– С вашей стороны было бы разумно уехать отсюда как можно быстрее, – посоветовал я им. – Еще немного времени, и сюда придут красные.

Они выглядели нервными и немного испуганными, как будто это было нечто для них неожиданное.

– А как же британцы? – спросили они.

– Мы тоже уходим, – пришлось признаться мне, и этой новости было для них достаточно, чтобы спешно заняться сбором вещей.

Возвращаться назад к Сидорину с моими приказами было ужасно отвратительным делом, но его надлежало сделать. Все в его штабе, похоже, либо паковали бумаги в коробки, либо швыряли их в огонь. Кельчевский искоса посмотрел на меня, но, возможно, вспомнив Мусю, старался не встречаться со мной взглядами.

Как ни удивительно, но Сидорин вел себя наилучшим образом, и то, что, как я ожидал, станет суровым испытанием, прошло значительно легче благодаря его поведению. Он одарил меня своей мальчишеской любезной улыбкой, перед которой мне всегда было так трудно устоять, и дал мне знать, что моей вины тут нет.

– Ну и вот, – произнес он, – что же будет теперь?

Не было ни упреков, ни взаимных обвинений, и я понял, что он мне нравится больше, чем прежде. Я часто чувствовал, что не могу ему доверять, но всегда уважал его позицию и мог понять, почему он и его друзья полагают, что не должны продолжать воевать ради восстановления старых помещиков.

– Мы много раз видели друг друга, – серьезно произнес он. – Думаю, может быть, вы меня не забудете. Вообще-то я вам дам кое-что на память.

И он отстегнул от своего пояса великолепную изогнутую, украшенную камнями саблю и вручил ее мне со словами:

– Это – ваше.

Я не знал, что и сказать. Я был предан казакам и делал все, что мог, чтобы сгладить противоречия между Сидориным и британской миссией вместе с Деникиным.

– Возьмите, – настаивал он. – Храните ее, чтобы помнить о России.

На моих глазах весь остаток группы отбыл из Тимашевска в тот же день, но сам я оставался там еще три дня, вопреки всему надеясь дождаться лучших новостей с севера. Но ничего не изменилось, и поэтому я распрощался со штабом Донской армии и вернулся в Екатеринодар, договорившись, чтобы мой вагон сразу же перевели на главную магистраль на Новороссийск.

В городе оставалось лишь около двадцати британских офицеров, чтобы предотвратить пробольшевистские выступления и помочь в защите Деникина, чьи позиции с каждым днем становились все более шаткими. При мне Елена Рутченко благополучно уехала в одном из вагонов миссии, и я делал все, что мог, чтобы помочь всякому оставшемуся беженцу, которого знал лично. На какое-то время вспыхнула искорка надежды на то, что корпус терских казаков под командой Улагая, которому были немедленно переданы все остававшиеся военные материалы в Екатеринодаре, поможет остановить наступление красных. Улагай был решительным, честным и амбициозным человеком, но он был и немного неуравновешенным и раздражительным и выискивал препятствия, хотя, когда собирался с мыслями, чтобы что-то сделать, он делал это блестяще. К несчастью, его войска были весьма сомнительного качества, и всего лишь два случая, произошедшие в те последние дни в Екатеринодаре, произвели на меня большое впечатление.

Первый – встреча с Янко из финского гвардейского полка, который стоял прямо за городом – тот все еще питал оптимизм и был полон боевого духа. Он, похоже, был по-настоящему рад меня видеть и сразу же заявил, что слышал о моих проблемах с Сидориным.

– И все-таки, – пожал он плечами, – я уверен, что найду вас в Екатеринодаре с остатками британской миссии – вы уйдете последним.

Второй касается Дикова, офицера штаба при генерале Абрамове из 1-й Донской гвардейской дивизии, которого я встречал, когда бывал в дивизии в начале осени. Это был хороший солдат и приятный собеседник, но недавно он перенес ужасный шок, обнаружив своего родного брата в одной из груд обнаженных замерзших тел на станции в Кущевке. Сейчас он пришел с просьбой от себя и еще двух других уцелевших от его старого кавалерийского полка – 8-го гусарского. Полк поддерживал связь с нашим 8-м гусарским, и стало традицией обмениваться рождественскими открытками и другими приветствиями.

– Я хочу, чтоб вы взяли нашу полковую икону, – заявил он. – Она спрятана в Екатеринодаре. Мы хотим, чтобы вы передали ее офицерам британского 8-го гусарского полка в память о старом верном русском полке.

Я согласился, но, когда пришел на место встречи, чтобы забрать ее, никто не появился, и я больше ничего об иконе не слышал. Впоследствии Диков умер от тифа на Принкипо.

К этому времени командование испытывало значительные трудности в поддержании порядка среди населения. Раздраженные солдаты вламывались в винные лавки, на которые им указывали пробольшевистские элементы в городе, и то тут, то там вспыхивали очаги насилия, слышалась разрозненная стрельба. Большинство остальных магазинов были пусты, на их окнах все еще висели разорванные клочки плакатов, приклеенных еще в праздничные летние дни, где демонстрировались цели и продвижения белых армий вместе со слабыми попытками вести пропаганду.

Смотревший на нас с разорванных лозунгов призыв «На Москву!» сейчас выглядел жалко.

Те магазины, которые все еще были открыты, отказывались принимать местные бумажные деньги, и много раз устраивались казни с целью остановить грабежи, которые кавказские головорезы да деморализованные солдаты легко начинали в любой момент. Мужчин вешали на деревьях или расстреливали сразу за городом, и оставшиеся британские офицеры и другие военные каждый день шагали по этим улицам, потому что их присутствие, как считалось, должно было оказывать отрезвляющий эффект. Однако к концу первой недели марта по толпам голодающих бродяг, приходивших в город, стало очевидно, что всякое сопротивление быстро рушится, и, казалось, все штабы воинских частей, включая и сидоринский, вернулись в Екатеринодар. Как только они уходили на юг, позади них железнодорожные батальоны разводили рельсы и ломали стрелки. Нас предупредили, что надо быть готовыми к срочному отъезду.

Наступил последний день нашего пребывания в Екатеринодаре, и в последний раз большой британский флаг свисал из окна почти заброшенного штаба британской миссии.