Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - читать онлайн книгу. Автор: Хадлстон Уильямсон cтр.№ 23

Тем не менее казачий дух пробуждался, и после нескольких месяцев тайной подготовки в нескольких станицах одновременно вспыхнуло восстание. Усть-Медведицкая находилась в центре этого очага, и здесь, как и во многих окрестных станицах, перебили комиссаров, а многие большевистские солдаты примкнули к мятежникам, которые в итоге собрали армию из 3000 человек с двумя или тремя пулеметами.

Ими командовал бывший унтер-офицер императорской армии по имени Отланов – прекрасный воин и организатор, и они не только отразили все атаки большевиков, но и выбили их из непрерывно расширявшегося района на верхнем Дону. Из каждой освобождаемой станицы прибывало все больше и больше казаков, чтобы пополнить ряды отлановских войск, а в середине июня 1-й Донской корпус Мамонтова прорвал кольцо большевистских войск, разъединявших восставших с основной Донской армией, и соединился с повстанцами. Это совпало с переправой 2-м и 3-м Донскими корпусами реки Донец у Каменской и Луганска, и когда мы прибыли в Усть-Медведицкую, фронт все еще продвигался вперед примерно в 60 милях к северу от нас.

Эти войска состояли из прекрасных, похожих на солдат людей, одетых в серо-зеленые рубашки, синие или зеленые брюки с широкими красными лампасами, и с типичным казачьим чубом, свисающим из-под фуражки, которую все казаки носили щегольски, набекрень. Молодые казаки очень гордились своими чубами, и если вдруг в конце дня казачок вынимал расческу и принимался расчесывать свой чуб, это всегда значило, что у него свидание со станичной девушкой.

Нашей первой обязанностью тем утром был осмотр двух сотен этих бойцов, которым были выданы британские мундиры хаки. Казаки в них выглядели очень неплохо, но предпочитали носить казачьи фуражки, чтобы сохранить свою индивидуальность. Сидорин обратился к ним с речью, а потом попросил меня сказать несколько слов, что мне удалось сделать с помощью Лэмкирка. Очень плохо, что тот был единственным имевшимся в наличии переводчиком, и все, что он делал, выполнялось с угрюмым и недовольным видом, и хотя я изо всех сил старался не замечать его враждебности и обращался к нему за помощью только в крайних случаях, он взял себе за правило создавать максимальные проблемы в течение всей поездки.

После осмотра мы посетили благодарственное богослужение в церкви за освобождение города от большевиков. Нас благословил священник, и была произнесена молитва в честь союзников в целом и за нас в частности. Войдя в церковь, мы прошли мимо святого места, где находилась одна из многих икон, предположительно имевших чудодейственную силу, но перед этим все оружие было снято, и у входа скопилась груда сабель, револьверов и кинжалов. Как обычно, церковное песнопение было изумительным и велось без какого-либо оркестрового сопровождения. Казаки исключительно музыкальны, и, хотя, как и во всей русской музыке, минорный ключ, похоже, преобладает в их песнях, у солдат были великолепные голоса, и они неутомимо распевали на марше.

На выходе из церкви какая-то исключительно красивая девушка-казачка преподнесла мне букет цветов, и еще больше цветов бросали в нас, пока мы выходили на дорогу. К этому времени, не позавтракав, я ощущал крайний голод, но нас ожидали новые церемонии, и нас отвезли в здание местной управы, на ступеньках которой сфотографировали с группой атаманов всех мелких деревень этого района.

Затем последовала церемония встречи гостей с хлебом и солью, и надо было вытерпеть приветственную речь казачьей гражданской администрации. Мне преподнесли буханку хлеба с солью как символ того, что меня приняли как почетного гостя. Лэмкирк смотрел на нее такими же голодными глазами, что и я.

– Я бы дорого отдал за то, чтоб откусить от нее прямо здесь, – сказал я.

Потом опять речи и представления друг другу, и мы наконец набросились на богатейший обед в местной управе, в заключение которого меня вновь заставили произнести речь о британской конституции. Вторая половина дня была посвящена посещению госпиталей.

В них было полно больных, главным образом тифом, они лежали на соломе в голых палатах, все тело покрывала темная красновато-коричневая сыпь, всегда сопутствующая этому заболеванию. Многие из них были в коме или в бреду, но не было кроватей и даже матрасов, и поэтому и больные, и раненые лежали рядом, бок о бок. Палаты были забиты сверх меры, а атмосфера стояла удушающая, и тучи огромных мух постоянно усаживались на глаза и носы людей, которые задыхались в предсмертной агонии или стонали от боли в плоти и кости, размозженной снарядными осколками или пулями. Никто из них не умывался со времени поступления сюда, и, все еще в заразной одежде, они лежали, покрытые пылью и потом. Для оперирования не было никаких обезболивающих средств, только для самых суровых ампутаций, а имевшиеся инструменты были тупыми, грязными и непригодными к использованию, поэтому свирепствовала гангрена. Бинтов и корпии просто не существовало, и их заменяли пучки соломы, куски хлопчатобумажных лохмотьев и полоски, оторванные от старых скатертей или платьев.

В одной из палат мертвый лежал вместе с живыми (еще, возможно, незамеченный), и совершенно недостаточный персонал докторов и молодых студентов-медиков устало пытался справиться с ситуацией, хотя, не имея необходимого для работы, они мало что могли сделать. В каждом госпитале имелась старшая сестра, которая с небольшой группой девушек-казачек, казалось, постоянно переходила из палаты в палату, стараясь подбодрить немногих из уже отчаявшихся жить людей. Все они были в деревянных сандалиях на босу ногу, потому что у них не было обуви и чулок по той простой причине, что не могли их купить. Прически были очень короткими, как у мальчишек, и много времени у них уходило на то, чтобы разносить воду больным, поить их и отгонять мух маленькими ветками, срезанными с кустов в саду.

Куда бы мы ни шли, нас представляли как «английских офицеров, приехавших к нам на помощь», и все глаза были с любопытством устремлены на нас, а вопросы задавались такие, как «закончилась ли война на Западе?», «находится ли царь в Америке?», «когда британские войска прибудут, чтобы воевать с большевиками?», «а британские солдаты такие же большие, как и русские?»

Перед тем как нам покинуть здание госпиталя, небольшая группа устало выглядевших медсестер, старшая сестра и главный врач скромно спросили, не могли б они поговорить с английскими офицерами, и с помощью нескольких простых предложений отвели свою душу в разговоре со мной.

– Вы видели наш госпиталь? – спросил главный доктор. – Он не такой, как у вас в Лондоне. Но что мы можем поделать? У нас нет бинтов, нет корпии и нет лекарств. Есть лишь несколько кроватей, и даже простыни с них были разорваны на бинты. На прошлой неделе от тифа умерли два наших доктора и, – он показал на похожего на привидение подростка восемнадцати лет с глазами похожими на горящие угольки, – эта маленькая сестра только на днях выздоровела. – Он покачал головой. – Недавно к нам принесли казака, у которого нога была разрезана сверху донизу, наподобие лампасов, которые он носил на своих штанах. Он умер от гангрены. – Он развел руками в мольбе. – Но вот вы здесь, вы же нам поможете? Вы не пришлете нам хоть немного материала, чтобы можно было работать? Ведь Англия так богата, она наверняка могла бы прислать нам, по крайней мере, бинты?