Полночи Оля не спала. А когда уснула, ей приснился сон: папа чистит старого леща в бронзовых латах, и острый нож никак не может поддеть чешуйки, а тупится, тупится и исчезает в папиной руке, будто это не нож, а ломающаяся на глазах дощечка.
Утром мама вызвала такси. Кузи нигде не было.
– Где Кузя? – спрашивала то и дело Оля. – Где он? Мама, почему мы его не ищем?
– Сейчас придет, не ной. – Мама курила сигарету за сигаретой. – Парню вчера так худо было. Он, оказывается, жил с двух лет с мамой, отец их бросил. А недавно… мама нового мужа привела… гражданского… и у них с Кузей отношения не сахар… Делят они все время что-то, ругаются… Мама – на стороне мужа…
– Значит, он в кадетку из-за домашних проблем сбежал?
Мама вздохнула.
– Выходит, так… Правда, мне сказал, в кадетку пошел, чтобы стать мужчиной, взрослым… В общем, вся эта история с супергероем… смешная, но для Кузи – ужасная травма.
Кузя появился на деревенской улице внезапно, в потоке сентябрьского солнца. Высокий, гибкий, в старой куртке. Его почему-то мотало, словно он бежал только что несколько километров или выпил. Через минуту такси мчало маму, Олю и Кузю к железнодорожной станции.
– Мам, мы с папой не попрощались, – тихо напомнила Оля.
– Ладно, из дома позвоним. Он сказал, сегодня в пойму на охоту пойдет, – устало ответила мама.
Оля вздохнула и взглянула на Кузю. Он крепко спал, откинувшись головой на спинку сиденья.
6
Прошла неделя. Оля не ждала Кузиного звонка. А он внезапно позвонил.
– Труба, прошвырнемся? – предложил Кузя.
Оле не хотелось прошвыриваться, но она отчего-то согласилась. Наверное, вспомнила, что недавно у Кузи была душевная травма.
Они шли по улице, свернули в парк, сели на скамейку. Кузя искоса посмотрел на Олю:
– Слушай, а чего ваши деревенские говорят про мертвых? Как живые с мертвыми разговаривают?
– Проехали, – ответила Оля. – Сказки это!
– Не, давай скажи, – настаивал Кузя.
– Говорят, живой человек приходит к мертвым на одно место около церкви, – нехотя выдала Оля. – Они костер жгут, говорят о том о сём, приглашают в свой круг живого. Ну, он садится… С мертвыми нестрашно быть. Живой спрашивает о своем, те дают совет. Потом живой уходит. Оглядываться нельзя.
– Почему?
– Говорят, плохая примета. Оглянешься – совет мертвых не сбудется, – объяснила Оля.
– Я, кажется, не оглядывался.
– При чем здесь ты? – удивилась Оля.
– Меня твой отец к мертвым водил. К церкви.
– Че-его?
– Я, Оль, не в себе был… Все твоей матери рассказал, про свою мать, про отчима. Я у них лишний. Представляешь, поперли бы меня из кадетки – и куда я? К ним? Не. У меня мысль была – больше в город не возвращаться… Тогда твоя мать сказала, что сейчас мужа позовет и он меня отведет к церкви.
– В то место? К мертвым?
– Ну. Они на костре рыбу жарили. Обычные дядьки, в ватниках, кепках. Один все шутил, повторял через слово: «Ядрена-Матрена!»
Оля знала: так любил приговаривать дядя Володя Богданов, балагур, баянист. Два года назад он погиб в автокатастрофе, возвращаясь со свадьбы племянника.
– Потом они мне говорят: «Давай, парень, колись: что стряслось? У тебя глаза заплаканы, как у девчонки». Ну, я им рассказал – про дуру-англичанку, сочинение на тему профессии, про то, что директор выгнать хочет.
Кузя замолчал, смотрел на дорожку. Оля толкнула его в плечо:
– Ну! Дальше.
– Короче, у них вдруг бутылка оказалась, синее стекло, цвет – жуть, глаза ломило. Они это вино по стопарикам разлили… Оно еще странно называлось.
– Как? – спросила Оля.
– ВМ.
– Вэ-э э-эм… – протянула Оля. – Как это расшифровывается?
– Не знаю, – ответил Кузя. – Но, кажется, я догадался – вино мертвых.
– Дурак ты, Кузнецов! Тебе не в кадетку надо было идти, а в литературный кружок! – разозлилась Оля.
– Ладно, Труба, не заводись, – примирительно сказал Кузя. – Твой отец запрещал мне синее вино пить, а сам пил.
Порыв ветра прошелся по лимонным гривам лип, под которыми сидели Кузя и Оля. Несколько листьев начали кружиться в воздухе.
– Что ты этим хочешь сказать? – спросила Оля мгновенно пересохшим горлом.
– Ничего… После того вина мужики у церкви дали мне совет, чтобы я историю с англичанкой в голову не брал… Они велели: иди к директору, покайся, скажи, готов прощение у англичанки попросить перед всем кадетским строем. Тебя оставят учиться, мы знаем.
– Ты… прогнулся?
– Да. Сделал, как они сказали.
– Еще они говорили, что иногда человек попросивший не унижен, а возвышен. Летит дальше, как птица… Это правда.
Оля молчала. Кузя добавил:
– Я попросил прощения. Англичанка губы поджала, глазами туда-сюда, наш директор корпуса, спинка прямая, на всех рявкал… Я попросил, Оль.
И сейчас, знаешь, легко! А те, кто ржет в кадетке в спину… плевал я на них!
– Кузя… Дальше что было? Там, у церкви? Ты же один к такси пришел… – сказала Оля.
– Твой отец приказал: «Иди, моя жена уже машину вызвала, вы сейчас уедете, а мы с мужиками – в пойму, на охоту…» Я пошел от них. Еще твой отец сказал: «Не оглядывайся, Глеб…»
Они молчали. Липовые листья шлепались на асфальт.
– Оль, откуда он знает мое настоящее имя? Меня здесь все Кузей зовут.
Спина у Оли похолодела. Она отцу о Кузе ничего не говорила.
– Я ему сказала, – соврала Оля и поднялась со скамейки. – Дружу с парнем, ходим по магазинам, покупать обувь – наше хобби.
Кузя засмеялся.
– Слушай, чего ты сегодня притащился? Кажется, нет повода. – Оля ковыряла носком туфли песок.
– Твоему отцу обещал. Он попросил: мол, ты Олю мою не забывай – ей рядом мужское плечо нужно. Я говорю: норм, хорошо.
Оля подняла на Кузю глаза и даже выдавила улыбку.
– Знаешь, мне пора. Я к тебе на полчаса вышла.
Ночью Оля встала с постели и подошла к окну. Она всегда так делала, когда не спалось. Пустая улица, угол сквера.
Интересно, лежит ли в мамином столе, в нижнем ящике, папка без тесемок, серая такая? В той папке были страшные документы: свидетельство о смерти отца, выданное три года назад; пропуск на кладбище, похоронные квитанции… Оля однажды держала их в руках и так кричала, что мама вырвала из Олиных рук бумажки и начала быстро-быстро говорить: