Черно-белый танец - читать онлайн книгу. Автор: Анна и Сергей Литвиновы cтр.№ 50

– Челышев! – резко оборвал его главврач. – Кто дал вам право ставить эксперименты на людях?! Кто позволял вам нарушать инструкции?! С кем вы согласовывали свои действия?!

– Свои действия я ни с кем не согласовывал, – спокойно ответил Николай Арсеньевич. – Поступал я так на свой страх и риск. И риск оказался, на мой взгляд, оправданным. Из пятнадцати пациентов, получавших «препарат Челышева», у двенадцати отмечено стойкое улучшение. Сообщение о своем препарате я уже послал в Москву, в Минздрав. Я предлагаю провести исследования и апробацию препарата здесь, на базе нашей больницы, моего отделения. Я уверен, что он будет признан и послужит укреплению здоровья всех советских людей…

– Сядьте, Челышев!! – рявкнул главврач. – Хватит!! Я лишаю вас слова! Прекратите вашу идеалистическую, поповскую агитацию!…

Татьяна Дмитриевна потянула Николая Арсеньевича за рукав. Она понимала, что произошла катастрофа, что вряд ли ее молодой муж выберется из этой переделки, не пострадав – и ей было странно, отчего он не понимал этого…

Далее собрание пошло совсем иначе, чем планировалось. Коллектив вынужден был отреагировать на странный демарш доктора Челышева. Выступили многие – человек десять или двенадцать: санитарки, медсестры, врачи. И все они оказались, конечно же, единодушны. «Челышев злостно нарушил кодекс советского врача». «Челышев занимается незаконным врачеванием». «Челышев нарушает инструкции, и потому заслуживает самого сурового наказания». Это были самые мягкие высказывания. «Шарлатан, идеалист, отравитель, вредитель, убийца в белом халате», – так говорили те, кто лучше других держал нос по ветру. В тот вечер в конференц-зале больницы отчетливо запахло кровью…

В итоге собрание закончилось принятием резолюции: «Гневно осудить врача Челышева Н.А. за незаконное врачевание, шарлатанство, отрыв от коллектива, высокомерие и политическую близорукость». Весь коллектив проголосовал «за». Двое воздержались: сам Николай Арсеньевич и Татьяна Дмитриевна.

Когда расходились, от Челышева и от его молодой жены все шарахались, как от зачумленных. Никто не смел не то что приблизиться – даже посмотреть в их сторону.

А когда Челышевы вернулись домой (они жили теперь в больничном флигельке, в квартирке Татьяны Дмитриевны), с ней случилась истерика.

«Дурак! Дон Кихот!… – кричала она, вся в слезах, на своего Николая. – Да ты понимаешь, что ты наделал?! Ведь тебя возьмут, ведь ты сам себе приговор подписал! Зачем, ну зачем ты метал перед ними бисер?! Кого и зачем хотел переспорить?!»

А Челышев только улыбался виноватой улыбкой и приговаривал:

– Ничего… Все будет хорошо, Танечка… Там разберутся… Там назначат комиссию и во всем разберутся…

Потом Татьяна Дмитриевна бросилась ничком на кровать и выплакала буквально все глаза – она оплакивала и Челышева, и свою молодость, и их любовь, и такую короткую жизнь вместе… И, незаметно для себя, заснула. Проснулась она ночью от скрипа половиц и постукивания кочерги. Челышев сидел перед печкой. Огонь озарял его грустное лицо. Николай Арсеньевич бросал в печь подлинные истории болезни – те, в которых он упоминал о препарате. Помешивал золу кочергой.

Во сне Татьяне Дмитриевне приснилось решение. Оно было таким ясным, таким соблазнительным… Она порывисто вскочила с кровати и бросилась к мужу. Обняла его, прижалась к нему… – Коленька, давай уедем! – прошептала, прокричала, прорыдала она. – Уедем! Вместе. Сейчас же. Соберем вещи – и на вокзал. Уедем! Куда угодно. Куда глаза глядят. На Урал, в Сибирь, в Приморье. Страна большая. Устроимся работать – не по специальности. На завод, в шахту, на лесозаготовки. Нас не найдут. Нас и искать не будут. Мы спасемся и будем вместе, Коленька!…

– …И знаете ли, Настя, – отступила в этом месте от своего рассказа Татьяна Дмитриевна, – когда в пятидесятые годы стало известно о масштабах репрессий, выяснилось, что подобным образом – как я предлагала в ту ночь Николаю – можно было спастись. Я знаю одного человека из Ленинграда. Он работал в научном институте, и когда в тридцать восьмом году там начались аресты, он взял и просто уехал. Сел в поезд, отправился куда глаза глядят… Попал на Донбасс, устроился работать на шахту, причем даже под своим именем – и его никто не тронул. Он спасся!… Спасся… – повторила она. – Да только мало оказалось тогда в стране таких решительных людей…

Все сидели на своих насиженных местах, и покорно ждали, и даже когда было понятно, что человек обречен, он думал, что все обойдется, во всем разберутся, и его минует чаша сия…

– Так же, как и Николенька в ту ночь, – продолжила Татьяна Дмитриевна. – Он тогда меня обнял и стал шептать, что все будет хорошо, во всем разберутся, из Минздрава пришлют комиссию и его даже наградят… Он убаюкал меня, а на следующее утро получилось, что он вроде бы прав!…

Татьяна Дмитриевна спокойно отправилась на работу. Ничего, казалось, не переменилось. Она ловила на себе испытующие взгляды и слышала за спиной шепотки – однако вслух никто из медперсонала даже словом не обмолвился о том, что произошло вчера на собрании. Работали как раньше, как всегда. Николай Арсеньевич выхлопотал себе отпуск по семейным обстоятельствам – в связи с переездом на новую квартиру. Главврач подписал ему заявление, и хоть выглядел он мрачнее тучи, ничего не сказал. Так прошло два дня. Татьяна Дмитриевна по-прежнему работала, Николай паковал для переезда вещи. В воскресенье Егор Ильич Капитонов, как и обещал, дал Челышевым грузовик. Они благополучно перебрались на новую квартиру – в эту, где впоследствии родился Игорь, отец Арсения (а потом и сам Арсений). В эту самую, где они сидят и сейчас… Николай Арсеньевич и Татьяна Дмитриевна даже отметили, скромно, вдвоем, новоселье. Выпили разведенного спирта, закусили сушеной рыбой… «Вот видишь, все обошлось…» – прошептал ей тогда, засыпая, Николенька. И сама Татьяна Дмитриевна подумала: «В самом деле, может быть, все обошлось? Там не обратили внимания на выходку Николая? Иначе зачем они дали возможность нам переехать?» А в ночь после новоселья, с воскресенья на понедельник, Николая Арсеньевича взяли… Как оказалось впоследствии, в то же утро арестовали и главврача Ефрема Самуиловича, и парторга больницы.

Татьяна Дмитриевна замолчала – казалось, надолго. Ее лицо застыло.

– Что я могу еще тебе рассказать, Настенька? – наконец вздохнула она. – Николай Арсеньевич вернулся из лагерей в пятьдесят пятом, через восемь лет… Через восемь очень долгих лет. Весь худущий, весил сорок пять килограммов. И с туберкулезом. Но, слава богу, что вернулся живым… Ефрем Самуилович, главврач, не вернулся вовсе… И парторг больницы – тоже… А как мы жили те восемь лет без него… Как я жила… Это совсем другая, отдельная история… И как жил – точнее, существовал – там, в лагерях, Николай Арсеньевич, – тоже… Хотя, конечно, даже мне Николенька о том, что творилось там, никогда не рассказывал правды. Всей правды… Как не расскажет тебе всей правды наш Арсений, когда вернется…

– А что – мои старики? Егор Ильич и Галина Борисовна? Они помогали тогда вам? – спросила Настя.

Татьяна Дмитриевна вздохнула.