Разруха - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Зарев cтр.№ 5

А вот нормальные люди вокруг меня не просто менялись, они становились совсем другими, становились неузнаваемыми. Одни погружались в меланхолию или опускались, другие пытались выжить любой ценой, пресмыкаясь перед сильными мира сего, словно социализму не было конца-края, третьи, охваченные ностальгией по отобранной у них уверенности в завтрашнем дне, постоянно скулили, а четвертые просто сходили с ума — наши улицы полны молодыми и старыми, разговаривающими сами с собой; они самодостаточны, подобно гермафродитам. А кроме того (думал я подчас, задыхаясь от ярости), разве свобода и ее циничный синоним — демократия — не имеют смысла, только если они высказаны словами, только когда они облачены в восторг и изящество, ибо «в начале было Слово», и без него во времени не остается ничего, кроме пустоты, ибо без него ничто не в состоянии перевоплотиться в Историю?

Свеча, которую я зажег в помин маминой души, оплавилась. С кухни потянуло запахом жареного лука, гневом Вероники. Круглая, совершенная в своей отдаленности луна заглянула в окно, проступив сквозь занавески. Полнолуние — нервное время.

Скрипка в соседней квартире наконец умолкла — о, блаженство! — но зато на лестнице началась ссора. У жильцов панельных домов нет секретов друг от друга, кривые бетонные стены пропускают звуки, как решето воду.

Двадцать пять лет мы с Вероникой учились заниматься любовью в молчании, затыкали себе рты пододеяльником, стараясь себя не выдать. Сначала это было трудно — мы ведь были молоды и делали это часто, забываясь в объятиях друг друга. Сейчас эта проблема отпала — усталая Вероника тут же засыпала, а я погружался в собственное молчание или в объятия какой-нибудь книги. Наши редкие попытки заканчивались моим поражением. Я уже не знал — мужчина ли я, а ведь когда-то был тот еще мачо. Но с тех пор, как стал безработным, во мне что-то сломалось, глубоко в подсознании угнездилось сопротивление тому, что нужно было ответно благодарить ее моими полуласками-полунасилием, низменной своей сутью. Я чувствовал себя жиголо. Зная тело Вероники, как собственный дом, я не переставал удивляться его уязвимости и щедрости, готовности меня приютить.

Месяц назад, когда мама попала в больницу, я пригласил «на посиделки» давнишнюю подружку своих студенческих лет. Помню, когда-то она умирала от страсти в моих руках. Она рассмотрела мою библиотеку, количество книг вызвало у нее скуку, казалось, ее больше потрясла нескрываемая ветхость моей квартиры; пока я заваривал на кухне чай, она разделась. Сжалившись надо мной, подружка поторопилась завершить процесс. Белье на ней было фирмы «Пальмерс» по цене пианино, духи — «Абсолю» от Мадам Роша, так что после ее ухода мне пришлось пригласить парочку провонявших кислой капустой соседей, чтобы перебить дух сладострастия и богатства. Ее содержал какой-то торгаш, закупщик вторсырья, он подарил ей мобильник. Когда я вошел с подносом и увидел ее, распростершуюся на простынях, то пролил чай. И испугался за свою боеготовность. Я смутился, она рассмеялась, и если соседи были дома, то дальнейшее они слушали как радиопередачу. Лили — так звали мою давнишнюю подружку — выслушала суть моей проблемы, великодушно солгала, что таковой не существует, перевернула меня на семейном ложе на живот и спросила: «Марти, а что, твоя жена никогда не выдавливает тебе черные угри на спине?» И один за другим повылавливала их все — маленькие болели больше всего. Потом позвонила своему торгашу, чтобы сообщить, что нашла красный ремень для его белых брюк. Ему было некогда — он как раз торговался за двести тонн новых, но разрезанных на металлолом станков, которые обанкротившееся предприятие продавало как вторсырье. У Лили был самый густой кудрявый треугольник, который мне приходилось видеть, он напоминал голову ягненка. В нем таились терзавший меня гамлетовский вопрос и несколько капелек пота. Выбритые до блеска, ее подмышки являли собой совершенство мировой фармацевтики. Лили размешала ложечкой чай, но не прикоснулась к нему. Ей стало скучно. Лучась доброжелательностью, она распрощалась и ушла с видом человека, потерявшего время зря. Эта встреча ничего не объяснила мне о моей мужской потенции, и я вновь погрузился в свою неуверенность, которую поддерживала во мне постоянная усталость Вероники. Просто не верится, но за эти проклятые пять лет я изменил ей один-единственный раз. У меня не было сил стать жиголо, как любовник я вышел в тираж. Нервное время — полнолуние.

Я узнал голоса на лестничной площадке и закурил, «предвкушая» дальнейшее развитие событий. Одинокими вечерами я бывал постоянным зрителем этой пьесы и выучил ее наизусть так же, как еще пять лет назад помнил наизусть имена всех героев романов Карла Мая ^[6]. Наша соседка справа открыла парикмахерскую на дому, приобрела дорогущий итальянский сушильный шлем для волос, а соседка слева каждый вечер подолгу зависала в интернете. Конфликт разгорался оттого, что телефоны у них были спаренными — одно из чудес социализма, дублировавшего услуги, чтобы никто не мог ими по-человечески пользоваться. Пока дамы-клиентки, сидя под шлемом, сушили свои волосы в бигуди, они желали поболтать по телефону, который был непробиваемо блокирован соседкой слева, занимавшей линию интернет-связью.

— Зачем же так трезвонить? — нервно, но с ледяной вежливостью поинтересовалась моя соседка слева. Ей было лет сорок пять, она занималась составлением гороскопов для одной популярной газеты и ко всем обращалась на «вы».

— Ты меня понимаешь? Понимаешь, о чем я… а то у меня больше терпения нет…

— Я вам уже сто раз объясняла, что работаю по вечерам — когда появляются звезды на небосклоне. Прошу вас, на коленях умоляю — работайте со своими клиентками днем!

— А почему бы тебе не рулить на твоем интернете днем, а?

— Ведите себя прилично. Вы ведь Рыба, а рыбы — существа интуитивные и высоко духовные. Но такую Рыбу, как вы, такую прямолинейную Рыбу…

— Засунь себе свои рыбы в…

— Постыдитесь!.. Я свободный человек, имею право делать, что хочу. Как вы смеете… я у себя дома, в конце концов, не в парикмахерской. А вы, вы…

Успокаивало лишь то, что их мужья не участвовали в этих прениях. Расплывшиеся, в растянутых «трениках», полысевшие, похожие друг на друга, как двуяйцовые близнецы, они или смотрели очередной матч по «Ринг ТВ», или выпивали на первом этаже в магазине с мужиками. «Сейчас соседка справа назовет свою оппонентку „старой лохматой калошей“», — подумал я, но был приятно удивлен.

— Шлюха!..

— Господи, прости ее, она сама не ведает, что несет! Простите, но вы… у меня просто нет слов! Ведь это вы изменяете мужу с парнем из магазина, это все знают! Во всяком случае, я могу под этим подписаться! Вот именно, подписаться! И подпишусь!

— Вылазь из интернета, потому что госпожа Икономова должна позвонить нужному человеку… и не выматывай мне нервы! Рискуешь…

Сейчас одна из массивных железных дверей оглушительно захлопнется, а за ней — другая, еще более устрашающе и непробиваемо бронированная. Наших соседей слева и справа обворовывали дважды, а нас — всего раз. Унесли мамино обручальное кольцо и авторучку «Монблан» с золотым пером, которую я хотел продать, чтобы оплатить счета за отопление и (теперь я это понял) последнюю теплоту Вероники. По всей Софии окна до третьего этажа забраны решетками, во всем мире нет более зарешеченного и более похожего на тюрьму города. Мы живем в узилище вожделенной свободы, наши двери — уже не открываются для общения, став для него преградой; стальные, окрашенные суриком двери — путь не к сердцам, а к страху, они предназначены для того, чтобы запирать. Черт побери, как же мы, тогда молодые писатели, восторгались отчуждением, усматривали его в лживости и развращенности «развитого» социализма, глодали эту кость, чтобы обожраться ею в конечном итоге. Сегодня все разрешено и, в первую очередь, несчастье. Это называют переходным периодом — но куда ведет этот переход?