Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой - читать онлайн книгу. Автор: Эрик Вейнер cтр.№ 45

Крошечный, извилистый Рейкьявик — не он ли одно из этих редких и особенных окон света? Я бы не сказал, что это еще одна Флоренция эпохи Ренессанса, хотя общее у них есть. То же самое население, примерно 95 000. И в Рейкьявике, как и в четырнадцатом веке во Флоренции, нет творческой элиты. Искусство производится и используется всеми.

Только ли история и сейсмическая энергия обуславливают творческий расцвет в Рейкьявике? Или есть что-то еще, что я упустил? Одно можно сказать наверняка. Исландцы обладают естественным чувством стиля. Поддельный стиль может быть подделан — естественный стиль подделан быть не может. Я знаю. Я пробовал. У меня есть огромное количество черной одежды, две пары фанки-очков, которые я ношу все время, несколько головных уборов «Kangol», некоторые из которых я, как известно, ношу козырьком назад. Мои волосы зачесаны назад. Мои воротники чистые. Для случайного наблюдателя я похож на человека среднего возраста с приличным чувством стиля. Но люди с реальным стилем, а среди них довольно много молодежи, могут разглядеть во мне меня. Поддельного модника. Ходячий эквивалент подделки под «Louis Vuitton».

Тот момент, когда я осознаю, что для меня все потеряно на ниве моды, приходит в комиссионном магазине. Его название, как и все исландские слова, непроизносимо для иностранцев без риска получить полный и необратимый паралич лицевого нерва, поэтому в целях безопасности я не буду разглашать его здесь. Магазин продает бывшие в употреблении товары по ценам, установленным предыдущими хозяевами, что делает его раем для охотников за выгодой в Исландии.

Я нахожу особенно стильный шарф и иду платить за него. Продавец, молодой парень, копается в чем-то. Он наклоняется, и в этот момент я вижу выглядывающий из-под брюк отличный экземпляр нижнего белья. Я в шоке.

Конечно, меня шокировал не сам факт появления трусов, а то, что это были очень крутые трусы. Модные. В горизонтальную полоску: красный, синий, зеленый, с изящным вкраплением пурпурного — все красиво расположено. Боже мой, у них даже трусы стильные! Куда более стильные, чем большая часть моей одежды. Я некоторое время стою, глядя на белье этого исландского клерка, а потом — я знаю, просто знаю: у меня нет шансов в этой стране.

Исландская модность является эндемическим заболеванием, от которого страдают не только молодые, но и люди среднего возраста. Такие люди, как Ларус Йоханнессон. Он владеет небольшим музыкальным магазином и лейблом звукозаписи. Все знают Ларуса. Если я хочу понять безудержное творчество Исландии, говорили мне, я должен пообщаться с Ларусом.

Мы встречаемся в его музыкальном магазине, уютной мешанине диванов и компакт-дисков. Ларус одет в клетчатую спортивную куртку и носит очки в черной оправе, которые он поправляет на носу, подчеркивая важность момента. У него естественный стиль. Я все равно люблю его. Снаружи мягкая темнота расположилась над городом.

Ларус говорит мне, что он был профессиональным шахматистом. Да, я думаю, это похоже на правду. Это объясняет ум, явно скрывающийся за этими очками, и покоряющую застенчивость, и я подозреваю, что он упорно трудился, чтобы ее преодолеть. Исландцы славятся шахматистами. Почему? Еще раз, как я уже сказал, это все из-за длинных зим. Что еще делать в темноте?

У Ларуса довольно эклектичное прошлое, схожее с жизнью теннисиста Роджера Федерера. За свои сорок с лишним лет Ларус зарабатывал себе на жизнь не только как шахматист, но и как журналист, представитель строительной компании, богослов и, в настоящее время, музыкальный продюсер.

— Я знаю, — говорит он, почувствовав мое недоверие. — Но подобная смена рода деятельности совершенно нормальна в Исландии.

Сочетание нескольких идентичностей (но не раздвоение личности), по его мнению, способствует счастью. Это идет вразрез с преобладающей верой в Соединенных Штатах и других западных странах, где специализация считается высшим благом. Академики, врачи и другие специалисты проводят целую жизнь, узнавая все больше и больше о чем-то все меньшем и меньшем. В Исландии люди узнают все больше и больше о все большем и большем.

Я спрашиваю Ларуса о творческом духе в воздухе Рейкьявика. Откуда он берется и как я могу получить немного этого духа? Он прижимает свои очки к носу.

— Зависть.

— А что с ней?

— Ее практически нет в Исландии.

Отсутствие зависти, о которой он говорит, немного отличается от того, что я видел в Швейцарии. Швейцарцы подавляют зависть, скрывая вещи. Исландцы подавляют зависть, разделяя их. Исландские музыканты помогают друг другу документами, объясняет Ларус. Если одна группа нуждается в усилителе или соло-гитаристе, другая группа будет помогать им, не задавая никаких вопросов. Идеи тоже движутся свободно, не обремененные завистью, которая опаснее всех среди семи смертных грехов. Как пишет Джозеф Эпстайн в своем трактате по этому вопросу, «зависть имеет тенденцию к снижению тем более, чем больше людей владеют предметом».

Это относительное отсутствие зависти является верным признаком Золотого века, говорит Питер Холл. Здесь он описывает Париж на рубеже веков, но мог бы так же легко описывать Рейкьявик двадцать первого века: «Они жили и работали в карманах друг друга. Любая инновация, любая новая тенденция сразу же становились известны и могли быть свободно включены в работу любого из них». Другими словами, парижские художники 1900 года верили в открытый исходный код. Так же для исландцев. Конечно, они конкурируют, но в том, как слово было изначально задумано. Слово «соревноваться» («compete») происходит от латинского «competure», что означает «искать».

Хорошо, я нашел еще один кусок головоломки. Минимальная зависть. Но я все еще чувствовал, что я что-то упускаю. Как это может быть, что эта крошечная нация производит больше художников и писателей на душу населения, чем любая другая?

— Это из-за неудач, — говорит Ларус, вдавливая очки в переносицу.

— Неудач?

— Да, неудачи не становятся клеймом в Исландии. На самом деле, в некотором смысле, мы восхищаемся неудачами.

— Восхищаетесь неудачами? Это звучит… безумно. Никто не восхищается провалами.

— Позвольте мне сказать это так. Нам нравятся люди, которые терпят неудачу, если они имели самые лучшие намерения. Может быть, они потерпели неудачу, потому что они, например, не были достаточно безжалостны.

Чем больше я думал об этом, тем больше понимал. Если вы готовы к провалу, вы готовы пробовать. Мы, американцы, любим думать, что мы тоже принимаем неудачи, и это правда, до определенного предела. Мы любим хорошую историю провала до тех пор, пока она не заканчивается успехом. Предприниматель, который терпел неудачу полдюжину раз прежде, чем сорвать джек-пот с блестящей идеей. Автор бестселлера, чья рукопись была отвергнута десятки раз. В этих рассказах неудача служит лишь подсластителем успеха. Это закуска. Для исландцев, однако, неудача — основное блюдо.

Ларус говорит мне, что совершенно нормально для исландских подростков организовать гаражную группу, родители полностью это поддерживают. И эти дети не рассчитывают на успех. Даже не пытаются. К тому же, если они терпят неудачу, они всегда могут начать все сначала. Это нация всегда-можно-родиться-заново, пусть и не в религиозном смысле.