Наконец, добрались до самых ворот шахты. Видим – кто-то камни тут уже ворочал, расчищал дорогу. Одна воротина приотворена, щель чернеет, рядом лом валяется. Что ж, спасибо, значит, господину лейтенанту таможенной стражи, для нас его стрелки постарались.
Посуляй первым в темноту прошмыгнул, Дина – за ним. Стал я протискиваться, взялся за воротину, чувствую – под рукой липко. Поднес ладонь к глазам – на пальцах кровь. Совсем мне расхотелось лезть в эту преисподнюю! Но пересилил себя, даже говорить ничего не стал, чтобы Дину не пугать. Мало ли – кровь. Камнем кто-нибудь поцарапался, вот и кровь. Молча Куху киваю, гляди, мол. Ну, поглядел он, пощупал. И тоже смолчал. Не барышня.
А Посуляй уже факела запалил, заранее приготовленные. Стали мы по ступеням спускаться, в самое сердце Машины. С факелами, вроде не так боязно, зато по сторонам глядеть – сплошное удивление. Трубы, колеса, канаты, цепи со всех сторон. Механика.
– Неужели, – спрашиваю тихонько графа, – вы во всей этой кухне разбираетесь?!
– В общих чертах, – отвечает.
А что в чертах, когда тут, кроме черта, никому ничего не понять!
– Здесь должны быть рабочие, – толкует Кух. – Свамперы. Они все знают точно.
– Где же вы таких рабочих набрали?! Они что, профессора все?
– Нет. Они из бывших каторжников.
Я чуть не запнулся.
– Да что я, каторжников не знаю?! Их в железку-то играть не обучишь! А тем более – на дядю вкалывать.
– У нас свои методы перевоспитания, – хмурится граф. Видно, не хочется ему говорить.
Ладно. Наше дело телячье, ведут – иди, по сторонам не глазей, смотри под ноги, чтоб не загреметь в какую-нибудь форсунку, пошире Бишемской купели. Клад здесь вряд ли найдешь, разве что несгораемую кассу, если перевоспитанные у них и жалованье получают.
По чугунной лесенке спустились еще на этаж. Кругом все то же – масляные цилиндры, шатуны в мой рост, по стенам клепки с кулак, вдоль коридора горшки фарфоровые на столбах, а между горшками провода натянуты. Телеграф, что ли?
И тут граф Кух отличился. Ухватил какой-то рычаг, дернул так, что искры посыпались, и сразу в подземелье сделалось светло. По всему коридору под потолком белые огни, аж смотреть больно. В пору рот разинуть шире плеч, но я виду не подаю, подумаешь, диковинка – электрические свечи! Было дело, сам любовался на такую забаву в Букингеме. Из-за забора, правда... Дина тоже молчит, будто так и надо. Только глаза больше фарфоровых горшков. А граф с Посуляем на лампы и не глянули, сразу давай друг другу что-то бухтеть вполголоса, да быстро так – ни слова не разберешь, хоть, вроде, и по-нашему.
– Фаза есть, – говорит Кух. – Значит, генератор в порядке.
– Так, может, и движок на ходу? – Посуляй ему.
– Скорее всего, – кивает граф.- Если валы не погнуты. Одно непонятно – где смена?
– Нужно связаться с Навигатором, – решает Посуляй и, Дину за руку схватив – вперед по коридору, чуть не скачками.
Вижу, сбледнул вояка-Кух с лица и бегом за ними.
– Одну минуту! Я должен предупредить ваше высо...
Но тут Посуляй, притормозив, так ему на ногу наступил, что граф последним словом подавился.
– Мы, господин Кух, люди простые, – шипит ему Посуляй. – Давайте без витиеватых обращений!
Сам глазами на Дину показывает, а Куху рожу свирепую корчит.
Дошло до графа.
– Прошу прощения... Посуляй. Я только хотел сообщить, что...
– Тсс! – Дина вдруг замерла и пальцем – в потолок.
Слышим – над головой что-то: шур-шур-шур, топ-топ-топ, меленько так, торопливо.
Заробела Дина, вцепилась в Посуляя.
– Что это?!
Тому и сказать нечего, ляпнул первое, что в голову взбрело:
– Крысы, наверное.
Она помолчала, потом спокойно говорит:
– Вот про крыс ты мне, пожалуйста, больше не говори. А то я сейчас так завизжу, что остров пополам расколется!
– Не надо визжать, – Посуляй почти шепотом. – Лучше нам тут не шуметь.
И графу:
– Разговоры – потом. За мной!
Не знаю, сколько лет Посуляй у себя на островах не бывал, но вел так, что, кажется, глаза ему завяжи – все равно не заблудится. Коридоры, лестницы, гигантские машинные потроха, опять коридоры, лестницы – и все вниз, вниз.
Наконец, толкнул малую дверцу в тупике, за ней темно. Вошли – под ногами стекло хрустит.
– Черт! Все перебито! – Посуляй досадует. – Бен, дай огня!
Вот то-то. Как до дела доходит, так все их хваленое электричество коту под хвост. Запалил я факел. Мать моя! Проводов кругом напутано! Рукояток каких-то! Лампадок стеклянных! А еще больше битых на полу валяется.
– Та-ак, – тянет Посуляй. – Кто-то хорошенько потрудился, чтобы оставить остров без связи. Это что же, заговор?
– Нет, не может быть! – граф Кух совсем смурной стал, только репу чешет да чертыхается шепотом.
– А ну, свети сюда! – командует мне Посуляй. – Может, хоть телетайп наладим...
И давай ворочать какие-то ящики с клавишами, как на "Ремингтоне", провода откуда-то вытягивает, к ящикам цепляет – ну, прямо лорд Кавендиш! Сказал бы мне кто еще вчера, что наш Посуляй любого академика за пояс заткнет – вот бы я хохотал! Другое дело, если послать их на вокзал за бумажниками в чужих карманах – тут да, никто с Посуляем в проворстве не сравнится.
– Бен, подай землю! – руку протягивает, не глядя.
Озираюсь по сторонам – ни цветов в горшках, ни пальмы в кадке.
– Где я тут тебе землю возьму?!
Обозвал он меня нехорошим словом, и Дины не постеснялся, аристократ.
– Провод вон тот подай! – пальцем тычет в угол.
А там этих проводов – как струн на арфе! Каждый на свой шпенек примотан, какой же подавать? Ну, я переспрашивать не стал, пожалел дамские уши. Ухватил провода сразу пучком – пускай сам выбирает!
Вот тут-то и понял я, леди и джентльмены, что не лизать нашему брату, грешнику, адской сковородки. Потому как в аду теперь, наверняка, новое для нас угощение приготовлено. Электричество называется. Не может быть, чтобы черти такое полезное изобретение не переняли. И это я вам не ради красного словца говорю, а как человек, на собственной шкуре испытавший новшество.
Только ухватился я за провода, тут меня и проняло божье возмездие за все мои грехи, прошлые и будущие. Хочу крикнуть, а воздух-то не идет, ни в глотку, ни из глотки! Помню молнии перед глазами да судороги в животе, да хруст зубовный. А что вокруг творилось, долго ли продолжалось – ничего не помню.
Очнулся на полу. Все трое надо мной стоят, с испугу по щекам хлещут.