Чистый лист. Природа человека. Кто и почему отказывается признавать ее сегодня - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Пинкер cтр.№ 106

Табу на размышления о главных ценностях не абсолютно иррационально. Мы судим о человеке не только по поступкам, но и по личностным качествам: не просто дает ли кто-то больше, чем берет, но и не из тех ли он, кто продаст с потрохами или воткнет тебе нож в спину, если когда-нибудь это будет ему выгодно. Чтобы определить, насколько человек тебе предан и можно ли на него положиться, нужно выяснить, как он думает: либо твои интересы для него святы, либо он оценивает их в сравнении с выгодами, которые может получить, предав тебя. Понятие «характер» дополняет нравственный портрет, а вместе с ним и понятие нравственной идентичности: представление человека о самом себе, которое устойчиво присутствует в сознании и которое он проецирует на других.

Тетлок подчеркивает: сама природа наших обязательств перед другими предполагает отрицание того, что мы способны наклеивать на других людей ценники. «Нарушить эти нормативные границы, приписать денежную ценность чьей-то дружбе, или ребенку, или верности собственной стране — значит лишить себя права играть определенные социальные роли, показать, что ты просто не понимаешь, что значит быть настоящим другом, родителем или гражданином»15. Компромиссы в отношении табу, которые противопоставляют священные ценности секулярным (таким, как деньги), «морально разлагают: чем дольше человек обдумывает неподобающие предложения, тем больше он компрометирует собственную нравственную идентичность»16.

К несчастью, отношение к чему-то желаемому как к беспрекословной ценности может привести к абсурду. Тетлок рассматривает некоторые примеры. В 1958 году поправка Делани к Закону о продуктах питания и лекарствах в интересах здоровья населения запретила новые пищевые добавки, вызывающие малейшие подозрения в канцерогенности. Звучало хорошо, но на самом деле все обстояло иначе. Эта стратегия оставила людей незащищенными перед более опасными пищевыми добавками, которые уже присутствовали на рынке, это мотивировало производителей выпускать новые опасные добавки при условии, что они не канцерогенны, и это привело к запрету продуктов, которые могли спасти больше жизней, чем поставить под угрозу, например сахарин, необходимый диабетикам. Точно так же после обнаружения опасных сбросов в Лав-Канал в 1978 году Конгресс подписал Общий закон о воздействии на окружающую среду (Superfund Act), компенсациях и ответственности, который требовал полной расчистки всех свалок вредных отходов. Но оказалось, что удаление последних 10 % загрязнений в конкретном месте стоит миллионы долларов — деньги, которые можно было бы потратить на расчистку других свалок или на снижение других угроз здоровью. Так что богатые фонды исчерпались полностью еще до того, как хотя бы часть этих мест была обеззаражена, и неясно, как все это повлияло на здоровье американцев. После разлива нефти из танкера Exxon Valdez четыре пятых респондентов одного опроса сказали, что страна должна стремиться к большей защите окружающей среды, «невзирая на затраты». Если понимать их слова буквально, это означало, что они были готовы закрыть все школы, больницы, полицейские участки и пожарные станции, перестать финансировать социальные программы, медицинские исследования, помощь другим государствам и национальную безопасность или повысить налоги до 99 %, если бы именно столько стоила защита окружающей среды.

По словам Тетлока, такого рода фиаско случаются, потому что любого политика, честно обсуждающего неизбежные компромиссы, распнут за нарушение табу. Он будет объявлен виновным в том, что «мирится с ядами в наших еде и питье» или, того хуже, что «измеряет стоимость человеческой жизни деньгами». Политические аналитики отмечают, что мы зашли в тупик со своими разорительными и несправедливыми программами социальной защиты, потому что любой политик, который попытается реформировать их, совершит политическое самоубийство. Ушлые оппоненты преподнесут реформы на языке табу: «разрушают нашу веру в мудрость старших», «предают священное доверие ветеранов, рисковавших жизнью за свою страну», «экономят на медицине и образовании для молодежи».

В предисловии я назвал «чистый лист» священной доктриной, а идею человеческой природы — современным табу. Сейчас это можно принять в качестве рабочей гипотезы. Задачей радикального научного движения было морализировать научные исследования разума и задействовать менталитет табу. Вспомним описанные в части II негодование и гнев, наказание еретиков, отказ рассматривать утверждения в той форме, в которой они были сформулированы, и нравственное очищение через демонстрации, манифесты и публичные разоблачения. Вейценбаум осуждал идеи, «само обдумывание которых должно вызывать чувство отвращения», и объявил нелюдями ученых, которые «могут даже думать о подобных вещах». Но конечно, это работа ученых — думать о разных вещах хотя бы для того, чтобы доказать, что они неверны. Поэтому мораль и наука часто приходят в противоречие.

* * *

Безжалостное препарирование человеческого нравственного чувства не доказывает, что мораль — это притворство или что каждый моралист — лицемерный резонер. Возможно, нравственная психология чересчур сосредоточена на эмоциях, но в то же время многие философы доказывают, что мораль не может строиться только на рассудке. Как писал Юм, «готовность предпочесть разрушение целого мира царапине на моем пальце разуму не противоречит»17. Эмоции сочувствия, благодарности и вины — источник бесчисленных добрых поступков, больших и малых, и на протяжении истории умеренный праведный гнев и этическая твердость придавали сил великим моральным лидерам.

Гловер отмечает, что ужасы и зверства XX века пришли в движение, когда ослабели нравственные чувства. Приличных людей втягивали в совершение кошмарных преступлений всяческими аморализациями — утопической идеологией, пошаговыми решениями (в которых цель бомбометания постепенно смещается от отдельно стоящих заводов к заводам рядом с жилыми районами, а затем и на сами жилые районы) и бюрократическим распылением ответственности. Именно простые нравственные чувства — сопереживание жертвам, нравственные вопросы, обращенные к самому себе: «Такой ли я человек, который способен сделать это?» — останавливали человека на полпути к преступлению. Нравственное чувство, подкрепленное рассуждением и знанием истории, — это то, что стоит между нами и безжалостным психопатическим кошмаром в стиле «Безумного Макса».

Тем не менее в морализации есть много такого, чего следует опасаться: путаница понятий нравственности, статуса и чистоты; соблазн морализаторства в оценочных суждениях, тем самым оправдывающих агрессию против тех, с кем мы не согласны; табу на размышления о неизбежных компромиссах; а также всеобщий порок самообмана, которому всегда удается поставить самого себя на сторону добра. Гитлер был моралистом (и даже вегетарианцем по моральным причинам) и, по многим свидетельствам, был убежден в высокой нравственности своих мотивов. Как писал историк Ян Бурума: «Это еще раз показывает, что те, кто верит искренно, могут быть опаснее циничных манипуляторов. С последними можно заключить сделку, первые пойдут до конца — и утащат за собой весь мир»18.

Некоторые споры так прочно увязаны с нравственной идентичностью человека, что возникает страстное желание, чтобы они когда-нибудь были разрешены с помощью размышлений и доказательств. Социальные психологи обнаружили, что в спорных вопросах морали, особенно тех, по которым не могут прийти к согласию либералы и консерваторы, каждый участник дискуссии интуитивно уверен, что прав именно он и что его противники руководствуются скрытыми низкими мотивами. Они приводят аргументы в поддержку своей позиции из уважения к общественным нормам, предписывающим обосновывать свое мнение, но, когда их доводы опровергаются, они не меняют свою точку зрения, а стараются найти новые. Дебаты по моральным вопросам, вместо того чтобы разряжать атмосферу, только накаляют ее, потому что, когда люди, принадлежащие к другому лагерю, не сдаются немедленно, для их оппонентов это лишь свидетельство того, что они невосприимчивы к доводам рассудка1.