День рождения пролетел быстро, и теперь ему еще предстояло уговорить двойняшек лечь в постель.
— Kement-man oa d’ann amzer… — случилось это в стародавние времена, когда у кур еще зубы не выпали. Жил-был храбрый маленький мальчик по имени Морван, совсем рядом, по соседству с нами, и мальчик этот ничего так не хотел, как стать рыцарем. Когда ему исполнилось десять…
— Нет-нет-нет! Не надо сказку про Морвана, она глупая! — запротестовала Лизетта.
Ее сестра Осеана кивнула:
— Не надо, не надо.
— А тебе всегда хочется того же, что и сестре? — спросил Поль.
— Конечно, это ведь и так понятно, дедуля! — неразборчиво протянула она, словно сосала горсть леденцов.
Они втроем удобно устроились на старых качелях под ветхим голубеньким навесом. Лизетта, стоя на коленях слева от Поля, тщательно исследовала волоски, торчавшие у него из ушей, а Осеана справа от своего grand-père
[102] свернулась калачиком на сиденье, прислонившись головкой с неплотно заплетенными светло-каштановыми косами к его плечу и посасывая на сей раз не большой, а согнутый указательный палец.
— Так, значит, вы не хотите слушать историю о Морване Лез-Брезе, опоре Бретани, который сделал нашу землю независимой?
— Нет, дедуля! — хором ответили Лизетта и Осеана.
— Хорошо, а сказку о проделках Бильца, веселого вора из Плюаре?
— Чушь! — нараспев произнесла Лизетта.
— Еще какая! — поддакнула Осеана.
— А о принцессе Златовласке, принце Кадо и о волшебном кольце?
— Скучно.
— Не могу поверить, что вы не хотите еще раз услышать все наши чудесные бретонские истории.
— Мы сейчас хотим сказку, дедуля, — приказала Лизетта и дернула Поля за волосы, обильно растущие из ушей. Бывший солдат Иностранного легиона сидел не шелохнувшись, пока пятилетняя внучка аккуратно выщипывала пучки волос у него в ухе.
— Ну и какую? — спросил Поль.
— О городе Ис, — решила Осеана.
— И о Дахуд, морской принцессе.
— И о ключе из чистого золота.
— И о том, как этот город утонул в море.
Дахуд. Она точно понравилась двойняшкам. Поль уже много раз рассказывал им легенду о городе Кер-Ис, затонувшем в заливе Дуарнене, пытаясь при этом опустить эротические подробности из жизни феи Дахуд. И прежде всего не упоминать о сменявшихся каждую ночь любовниках.
— Kement-man oa d’ann amzer… — снова начал Поль. — Случилось это в ту пору, когда римляне начали прокладывать в Арморике дороги. От Каре до моря, прямо к заливу Дуарнене, и сегодня еще ведет одна из древних римских дорог. Однако она обрывается прямо в море. А когда-то она соединяла Каре с одним из самых больших и красивых городов мира, Исом, который иногда называют еще Атлантидой.
— А вдруг римляне построили дороги только для того, чтобы доставлять рыбу прямо с побережья? — едва слышно прошептала Осеана.
— А если нет? — еще тише прошептал в ответ Поль, и Осеана завороженно кивнула.
— Мудрый и могущественный король Градлон возвел Кер-Ис, град пучины, для своей любимой дочери Дахуд. Матерью принцессы Дахуд была возлюбленная короля, фея, повелевавшая водами и огнем. И потому он не разрешил крестить Дахуд, ведь тогда она утратила бы свой волшебный дар.
— Как и мы! Нас тоже не крестили! — закричала Лизетта.
«О господи!» — подумал Поль.
— Город защищали от морских волн и наводнений плотины и железные ворота. У короля Градлона был ключ из чистого золота от шлюзных ворот, и этот ключ он всегда держал при себе, не расставаясь с ним ни на миг, чтобы никто не смог ночью открыть ворота и затопить город. Золотые купола соборов, серебряные башни и брильянтовые крыши домов так сияли на солнце, что их было видно издалека. Все жили в богатстве, а детей не посылали в школу…
Конец истории Поль интерпретировал очень вольно. Впрочем, одну подробность ему все-таки пришлось упомянуть, а именно рассказать о том, как Дахуд как-то ночью сняла с шеи у отца заветный ключ, который он носил на цепочке, и впустила своего возлюбленного, а тот, идиот каких мало, в недобрый час открыл створки ворот, и море хлынуло в город.
— Король Градлон вскочил на своего быстроногого скакуна и так спасся от бушующих волн. Он успел еще поднять Дахуд к себе в седло, но тут море потребовало вернуть ему его законную жертву и унесло своевольную фею.
— Вау, жалко… — протянула Лизетта.
— Еще как! — откликнулась Осеана.
— Сделаешь нам еще krampouezh
[103], дедуля? С «Нутеллой»?
— Все, что угодно, мои маленькие феи.
Двойняшки были единственными женщинами, способными выпросить у него что угодно. В том числе и блины, хоть целую гору!
— Терпеть не могу, когда ты рассказываешь детям такие сказки. Ты же знаешь, я запрещаю говорить с ними по-бретонски! — раздался голос откуда из глубины дома.
Поль закрыл глаза.
«An hini n’eo ket bailh en e benn a zo bailh en e revr», — пробормотал он: у кого клеймо не на лбу, у того на заднице.
Нольвенн вырвала у него из рук ламбиг и жестом приказала близнецам встать и готовиться ко сну, а потом бросила Полю ключи от его машины:
— Свались по дороге в кювет. Тебе бы поделом, заслужил.
Лизетта заплакала, решив, что теперь дедуля непременно погибнет, а Осеана тут же присоединилась к сестре из солидарности.
— Смотри, что ты натворил! — прошипела Нольвенн.
Падчерица не любила Поля. Или нет, Нольвенн его не выносила, а это весьма существенная разница.
Он ее не любил. Нельзя сказать, чтобы он ее не выносил, ведь, в конце концов, именно она родила двойняшек, а за это ей можно было простить многое. Ее мать, Розенн, была великолепна, она была неподражаема, настоящая волчица. Но в глазах Нольвенн у Поля имелось два недостатка: его прошлое, то есть служба в Иностранном легионе, и тот факт, что он не был ее родным отцом. А поскольку искоренить эти недостатки было невозможно, невозможно было и что-то изменить в их отношениях.
Поль и Розенн никогда не жили вместе, чтобы не ранить Нольвенн, однако их союз продлился четырнадцать лет, и десять из них — в законном браке. Но счастье ушло безвозвратно, когда появился этот юнец.
После развода, которому Поль не противился, Розенн приняла решение, за которое Поль не уставал ее благодарить: она позволила ему беспрепятственно видеться с внучками.
Нольвенн быстро осознала практическую выгоду этой любезности: из Поля вышла бесплатная нянька. Она поставила ему жесткие условия: никаких бретонских сказок, никаких бретонских песен, никаких бретонских пословиц, поговорок и народных примет. Ее девочки — француженки, и баста. Больше всего ей хотелось бы вернуть таблички, которые десятилетиями красовались на стенах школ: «Плевать на пол и говорить по-бретонски воспрещается». Нарушителю в наказание вешали на шею деревянное сабо.