Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль | Михаил Станчев, Мария Тортика (Лобанова), Георгий Чернявский | страница 79 | LoveRead.ec

Споры между Раковским и Литвиновым, носившие конфликтный характер, возникли во время пребывания полпреда в Москве в конце февраля – начале апреля 1924 г. и уточнения позиции советской делегации на переговорах. Судя по материалам следующих месяцев, Литвинов (и соответственно Сталин) скептически относился к возможности достижения на них положительного результата и предлагал держаться твердой линии, не идя на значительные уступки. Занимая то скрыто, то почти открыто враждебную позицию по отношению к переговорам, он не оказывал Раковскому необходимой помощи.

Возвратившись в Лондон, Раковский в письме Литвинову, к сожалению нами не обнаруженном, изложил свои претензии. Ответ выглядел довольно беспомощно. «Меня нисколько не смущает, – писал заместитель наркома и член делегации, единственный не выехавший в Лондон, руководителю делегации, – Ваше голословное утверждение, будто НКИД и, в частности, я не облегчаем Вашу работу. Эту песню Вы затянули еще здесь, в Москве, характеризуя как отказ Вам в помощи несогласие НКИД с теми или иными из Ваших предложений. Если речь идет о том, что мы бы всегда и во всем с Вами соглашались и выполняли все Ваши предложения, то в этом случае Вы на нашу помощь действительно не должны рассчитывать. Я оставляю за собой право по-прежнему спорить с Вами и не соглашаться с теми предложениями, которые противоречат нашим представлениям о правильности тактики делегации».^[611]

Резкое, хотя по форме и сдержанное письмо направил Раковский Литвинову – с копиями Чичерину, Сталину, Красину, Крестинскому и членам Политбюро – 6 мая 1924 г. «В нашей международной политике имеется большой внутренний контраст, – писал он. – Иногда мы неудержимо бросаемся вперед, а в других случаях проявляем невероятную беспомощность. Я считаю, что пора возвратиться к более хладнокровному и в то же самое время к более благожелательному отношению к настоящим переговорам».

Раковский укорял советские руководящие инстанции – Политбюро ЦК РКП(б), Наркоминдел – в том, что принятые директивы заменяются новыми директивами, нечеткими и неясными. Он не мог, например, получить ясного ответа по вопросу о применении в ходе переговоров с англичанами советского закона о внешней торговле. Сам Литвинов в своих письмах высказывался по-разному, и Раковский, по существу дела, уличал его в этом. Приводил он пример с пятью российско-британскими договорами, которые поначалу были признаны Наркоминделом, и полпред сообщил об этом на переговорах. «Вы не возражали. Имея эту директиву, мы соответствующим образом вели переговоры в комиссии о договорах, но несколько дней назад мы получили от Вас директиву, что Вы нам рекомендуете принять только один договор, а о других должен высказаться Совнарком. При такого рода противоречивых действиях, если мы добьемся какого-либо положительного результата, это будет чудо».^[612]

4 июня 1924 г. Раковский писал Чичерину: «Я вчера получил письмо тов. Литвинова, но его содержание и тон таковы, что, если оно отвечает его настроению, я боюсь, что от его приезда не будет ничего хорошего ни для нашей делегации внутри в ее работах, которые протекали до сих пор дружно и согласованно, ни для наших переговоров с англичанами».^[613]

Х. Г. Раковский был весьма взволнован тем, что в значительной мере по вине советских руководящих инстанций переговоры с Великобританией оказывались под угрозой срыва.

В высших кругах СССР продолжали господствовать не только недоверие, но и ненависть ко всем течениям рабочего движения, которые не относились к коммунистическому направлению. Провозглашенный за полтора года до рассматриваемых событий курс единого рабочего фронта все более рассматривался лишь как маневр, направленный на разоблачение социал-демократов. Свойственная большевикам нетерпимость к инакомыслию, подмена логической полемики грубыми оскорблениями продолжали доминировать. Все это в полной мере распространялось на Лейбористскую партию Великобритании, ее правительство и ее лидера. Однажды, еще 25 января 1924 г., Раковский позволил себе оттенок иронии по поводу такого рода умонастроений Литвинова: «Сегодня я получил Ваше письмо от 19 января, проникнутое чрезмерным пессимизмом… Одна из добродетелей коммунизма – относиться с недоверием не только к буржуазии, но и к соглашателям и в особенности даже к последним… Немного, может быть, я преувеличиваю впечатление от Вашего письма, но, читая его, как будто бы можно сделать один вывод – вообще нечего делать в Лондоне… Вы предлагаете мне быть только категорическим».^[614]

Раковский буквально высек Литвинова и вместе с ним тех, кто, как и он, догматически пренебрежительно относился к возможности нормализации советско-британских отношений, следующими горькими словами: «Я считаю, что метафизический уклон мысли в дипломатии еще меньше даже пригоден, чем во всех других областях нашей деятельности… Я лично не могу относиться с пренебрежением к факту, что все те, с которыми я здесь встречаюсь, из всех лагерей, являются сторонниками безоговорочного признания».^[615]

Приведенные документы позволяют, между прочим, существенно пересмотреть, по крайней мере применительно к середине 20-х годов, возникающие подчас противопоставления Литвинова, являвшегося, по словам профессора Кембриджского университета (Великобритания) Дж. Хассмана, реалистом и прагматиком, человеком прозападной ориентации, сторонником сотрудничества с Западом, другим советским деятелям, видевшим в странах Запада лишь классово враждебный СССР капиталистический мир. Нельзя признать точным и более мягкий оценочный вариант, который отстаивал в феврале 1992 г. на конференции в Москве по истории советской внешней политики С. З. Случ: Литвинова Сталин использовал, мол, лишь когда ему нужен был удобный фасад для создания благоприятного имиджа на Западе.^[616] Если такие представления и соответствуют действительности, то они относятся только к 30-м годам и скорее даже только ко второй их половине.

Раковский был вынужден разъяснять своим оппонентам, прежде всего Сталину и Литвинову, что провал Лондонской конференции затруднит признание СССР другими государствами, ибо будет означать, в свою очередь, неправомерность признания СССР без предварительных условий, как это сделала Великобритания. Неудача конференции ухудшит международное положение СССР и в том отношении, что на неопределенное время отложит получение столь необходимых денежных и материальных кредитов. И наоборот, успех конференции был бы крупным экономическим и политическим достижением СССР. При этом Раковский разъяснял свою позицию, вокруг которой уже распространялись разные недостойные слухи, следующим образом: «Не идет речь о том, чтобы сговориться любой ценой. Если на это мы были бы согласны, мы могли бы сговориться еще в Генуе. Идет речь о том, чтобы сговориться небольшой ценой, и эта возможность для меня абсолютно очевидна. В этом отношении со стороны теперешнего правительства (Великобритании. – Авт.) я вижу несомненную готовность, и лучшим признаком этого является бешеная, прямо хулиганская кампания, которую открыла снова консервативная печать… против правительства и против делегации».^[617] Приведя примеры, Х. Г. Раковский переходил к разбору ошибочной и, по его словам, непонятной для него (точнее сказать, она была для него вполне понятна, но совершенно неприемлема) позиции коллегии НКИД и, в частности, Литвинова, нагнетавшего страх по поводу того, что Раковский сдает позиции по вопросу о частной собственности. Этот страх, разъяснял Раковский, совершенно не увязывается с решением Политбюро о признании довоенных долгов с известными изъятиями. В наших прямых интересах довести заключение соглашения до конца. Аналогии, которые применял Литвинов, сравнивая эти переговоры с тем, что происходило в Генуе и Гааге, неосновательны. По существу дела, обвинительным заключением звучали слова критики по адресу могущественного тогда заместителя наркома, но фактически предполагавшие еще более высокопоставленного адресата: «Не нужно по такому важному вопросу прибегать к огульным, неоправданным аналогиям. Не нужно забывать, что речь идет о деловой сделке, в которой будут избегнуты всякие общеполитические формулы, могущие потом быть использованы против нас. Не нужно забывать, что речь идет о сделке с одним только государством, о чем и в Генуе, и в Гааге и речи не могло быть. Предлагаемая Вами тактика может иметь только один результат – объединение снова всех буржуазных государств по вопросу об обязательствах и претензиях против нас».