— Ах, Бен, Бен, — метнулся ко мне Обембе и взял меня за плечи. — Бен, посмотри мне в глаза.
Я медлил, и тогда он схватил меня за голову и развернул к себе.
— Боишься? — спросил он.
Я кивнул.
— Почему, Бен, почему? Ati gba esan — мы свершили возмездие. Почему, почему, рыбак Бен, тебе страшно?
— Солдаты, — кое-как проговорил я. — Я боюсь их.
— Почему? Что они нам сделают?
— Боюсь, что они придут и убьют нас. Всех нас.
— Тс-с-с, не так громко, — велел Обембе. Я и не заметил, что произнес последние слова в полный голос. — Послушай, Бен, солдаты не придут и не убьют нас. Они нас не знают, поэтому не выследят. Даже не думай об этом. Они не знают, ни кто мы, ни где нас искать. Они же не видели, как ты сюда пришел, правда?
Я покачал головой.
— Так чего же ты боишься? Бояться нечего. Послушай, дни разлагаются, как еда, как рыба, как мертвые тела. И эту ночь точно так же настигнет разложение, ты позабудешь ее. Послушай, мы забудем ее. Ничего, — он горячо замотал головой, — ничего с нами не случится. Никто нас не тронет. Завтра приедет отец, отвезет нас к мистеру Байо, и мы улетим в Канаду.
Обембе встряхнул меня, чтобы я скорей согласился. В те дни я верил, что он сразу видит, когда меня удается переубедить, полностью перевернуть мои убеждения или наивные познания, как переворачивают вверх дном чашку. И часто случалось, что мне это было необходимо и что я нуждался в неизменно поражавшей меня мудрости брата.
— Понимаешь? — снова встряхнул меня Обембе.
— Скажи, а что мама с папой? Их солдаты тоже не тронут?
— Нет, не тронут. — Обембе ударил кулаком левой руки в раскрытую ладонь правой. — Все с родителями будет хорошо. Они будут жить счастливо и навещать нас в Канаде.
Я кивнул, помолчал еще немного, а потом другой вопрос тигром вырвался из клетки моих мыслей.
— Скажи, — тихо попросил я брата, — а что… что же ты, Обе?
— Я? — переспросил Обембе. — Я? — Он провел ладонью по лицу и покачал головой. — Бен, я же говорил, говорил тебе… Со. Мной. Все. Будет. Хорошо. С тобой. Все. Будет. Хорошо. С папой. И с мамой. Все. Будет. Хорошо. Ах, да все будет замечательно.
Я кивнул. Мои вопросы явно расстроили его.
Из большой черной бочки он взял ковшик поменьше и стал поливать меня. Глядя на емкость, я вспомнил, как Боджа, спасшись в лоне евангелистской церкви Рейнхарда Боннке, убедил и нас принять крещение, дабы мы не угодили в ад. Одного за другим он уговорил нас покаяться и крестил в этой вот бочке. Мне тогда было шесть, Обембе — восемь. Росту нам не хватало, и пришлось встать на пустые ящики из-под пепси. Боджа по очереди окунал нас головой в воду, пока мы не начинали захлебываться, а потом отпускал и, сияя от радости, обнимал, провозглашал нас очистившимися от грехов.
* * *
Мы уже одевались, когда мать позвала: скорей, пастор Коллинз хочет перед уходом помолиться за нас. Мы вышли и по велению пастора опустились на колени. Дэвид стал настойчиво проситься к нам.
— Нет! Вставай! — гаркнула мать, и Дэвид накуксился, готовый заплакать. — Попробуй только заплакать, вот только попробуй — и я тебя высеку.
— О, нет, Паулина, — рассмеялся пастор. — Дэйв, прошу тебя, не переживай, преклонишь колени, когда я закончу с твоими братьями.
Дэвид уступил, а пастор Коллинз опустил руки нам на головы и начал молиться. Молился он горячо, орошая брызгами слюны наши макушки: просил Господа защитить нас от лукавого. Где-то посреди молитвы он перешел к наставлениям, напоминая об обетованиях Божьих. Под конец просил, во имя Христа, дабы они стали «нашим уделом». Затем стал просить милости Божьей для нашей семьи:
— …прошу, Отец наш Небесный, помоги этим мальчикам и дай им сил двигаться дальше после трагедий минувшего года. Помоги им в странствии за моря и благослови обоих. Пусть чиновники из канадского посольства одобрят им визы, Боже, ибо Ты способен все наладить, ибо сила — Твоя. — Мать то и дело вставляла громкое «аминь», вслед за ней — и Дэвид с Нкем, да и мы с Обембе вторили приглушенно. Пастор же внезапно запел, перемежая слова шипением и щелчками, и мать присоединилась к нему:
Он всесилен, / всесилен / спасти и сохранить,
Он всесилен, / всесилен / сохранить / тех, кто верит в Него.
Спев эту песню по третьему кругу, пастор вернулся к молитве, на сей раз он молился более одухотворенно. Он затронул тему бумаг, необходимых для визы, помолился о достатке и нашем отце. Затем о нашей матери:
— …Тебе, о Боже, ведомо, как настрадалась эта женщина, за детей своих. Тебе ведомо все, Господь.
Мать давилась плачем, и пастор повысил голос:
— Утри слезы с ее глаз, Господь, — и продолжил на игбо: — Утри ее слезы, Иисусе. Исцели навсегда ее разум. Сделай так, чтобы ей больше не пришлось плакать из-за детей.
После он многократно вознес благодарность за то, что Господь отвечает на его молитвы, а после попросил, «не жалея голоса», сказать «аминь» и на том закончил.
Мы все поблагодарили его, пожали руку. Мать, взяв Нкем, пошла провожать пастора до ворот.
* * *
После молитвы на душе посветлело, и груз, который я принес домой, стал немного легче. Я точно не знал, что послужило тому причиной: то ли заверения Обембе, то ли молитвы. Впрочем, я был уверен: нечто вознесло мой дух из темных глубин. Дэвид сообщил, что «наши бобы на кухне», и когда мать, напевая и пританцовывая, вернулась в дом, мы с Обембе уже сели ужинать.
— Господь наконец победил моих врагов, — пела она, поднимая руки. — Chineke na’ eme nma, ime la eke le diri gi…
— Мам, в чем дело, что такое? — спросил Обембе, но мать не слушала и продолжала петь, а мы нетерпеливо ждали, чтобы узнать, что случилось. Глядя в потолок, она исполнила еще песню, потом посмотрела на нас полными слез глазами и сказала:
— Abulu, Onye Ojo a wungo — Абулу, этот злодей, мертв.
Ложка выпала у меня из руки, словно ее выбили, и бобовое пюре шлепнулось на пол. Но мать словно не заметила. Она рассказала нам о том, что узнала: «какие-то мальчишки» убили безумца Абулу. Проводив пастора и возвращаясь домой, мать повстречала соседку, ту самую, что обнаружила тело Боджи в колодце. В радостном возбуждении та как раз шла к нам — сообщить новость.
— Говорят, его убили на берегу Оми-Алы, — продолжила мать, потуже затягивая враппу на поясе. Ткань слегка сползла, когда Нкем подергала мать за подол. — Видите, мой Бог хранил вас от беды всякий раз, как вы по вечерам ходили рыбачить. Да, мы пережили потерю, но вы-то остались целы. Эта река — опасное и страшное место. Вообразите только: тело этого злодея лежит там, на берегу, — сказала она, указывая на дверь. — Видите, мой chi жив и наконец-то отомстил за меня. Своим языком Абулу, как бичом, хлестнул моих сыновей, и теперь этот язык сгниет во рту безумца.