Нажимаю «отправить». 23:34.
Все уже спят. Я тихонько соскальзываю со стула и спускаюсь по лестнице.
В доме темно, мне почти ничего не видно, но я знаю его как свои пять пальцев, поскольку уже много лет брожу по нему в темноте. На кухне открываю один из шкафов и шарю в глубине в поисках новой банки арахисового масла. Достаю из посудомойки чистую ложку. Утром надо будет разобрать чистую посуду. Кэтрин наверняка отругает меня за то, что та простояла всю ночь, но сейчас я слишком устала и голодна, поэтому мне все равно.
Я выскребаю очередную полную ложку со дна банки и вдруг слышу шум около стола.
– Я-то гадала, где ты его хранишь, – доносится тихий холодный голос мачехи. Я застываю с ложкой во рту и медленно поворачиваюсь к темнеющей фигуре.
– Включи свет, дорогая. Мы не неандертальцы.
Протягиваю руку к выключателю и неохотно зажигаю свет. Я уже знаю, что увижу на столе. От яркого света слезятся глаза. Кэтрин все еще в рабочей одежде: платье с за́пахом за пятьсот долларов, которое она не может себе позволить, волосы накручены на макушке. Она выглядит уставшей.
– Извини, – я пытаюсь придумать объяснение, почему меня поймали с поличным с банкой кремового арахисового масла «Питер Пен», но в голову ничего не приходит.
– У всех нас есть порочные слабости, – она постукивает наманикюренными ногтями по пустому винному бокалу.
Щеки у нее горят, тушь побледнела, размазавшись вокруг глаз. Последний раз я видела ее настолько человечной в день, когда умер папа.
Я достаю ложку изо рта и быстро закручиваю крышку банки.
– Извини, я просто…
– Не извиняйся. А у меня в глубине морозилки спрятано мороженое «Роки Роуд».
Я моргаю. Мачеха ест «Роки Роуд»? Я делаю мысленную пометку, что надо залезть в морозилку, когда ее не будет поблизости.
Кэтрин качает головой так, словно не она сейчас призналась, что прячет в морозилке мороженое, хотя оно и не предусмотрено диетой палео.
– Что бы я ни делала, не могу от него избавиться, – говорит она так тихо, что я едва ее слышу. – Сначала ты. Впрочем, я знала, что ты будешь на него похожа. А теперь вот близнецы.
– Близнецы?
Она отмахивается.
– Они помешались на этой штуке. «Звездный путь»?
– «Звездная россыпь».
– Робин любил этот сериал. – Она зажмуривается. – Он повсюду.
Я скрещиваю руки на груди.
– Близнецам он нравится только из-за Дэриена Фримена.
– Да что в нем такого особенного? – огрызается Кэтрин, широко раскрыв глаза. – Всякий раз при виде логотипа этого дурацкого сериала я вспоминаю Робина. Это глупости. Он для детей.
– С чего ты взяла, что он глупый или детский? – голос у меня подрагивает. – Он многому меня научил. Дружбе и верности, умению критически мыслить и всесторонне оценивать ситуацию. Он помог мне.
– Помог тебе? Научил тебя? – Кэтрин качает головой. – Как сериал может чему-то научить? Как можно узнать реальный мир, не вылезая из мира фэнтези?
– Как можно назвать дурацким то, что так любил папа? Ведь он обожал этот сериал.
– Лучше бы он больше любил другие вещи!
Повисает мертвая тишина. Кэтрин прочищает горло, словно вспоминает, что орать – недостойно дамы, или боится, что ее услышат соседи.
– Если бы он вполовину так же заботился о семье, мы бы сейчас не торчали в этой дыре, – говорит она обычным липко-слащавым голосом. – Не пришлось бы перебиваться. Собирать купоны. В одиночку.
– Ты поэтому продаешь дом? Потому что папа имел наглость погибнуть в автокатастрофе, не застраховав свою жизнь, чтобы ты могла платить за весь этот хлам?
Глаза Кэтрин становятся жесткими и острыми.
– Ты ничего не понимаешь в жизни.
– Зато я понимаю, что дом продавать необязательно! Можно просто найти нормальную работу!
– У меня нормальная работа, Даниэлль.
Я сжимаю кулаки. Наверное, не мне решать, но это не ее дом.
– Ты все время говоришь, как глупо любить телесериал. Но это ты живешь в выдуманном мире. Ведешь себя по-детски.
Наманикюренная рука Кэтрин со шлепком ударяет меня по щеке.
– Иди спать, Даниэлль, – говорит она все так же тихо. – Тебе утром на работу.
Дважды повторять не приходится. Я бросаю ложку на стол, бегу в комнату и ныряю в кровать. Прижимаю руку к горячей щеке, натягиваю одеяло на голову и достаю из кармана телефон.
23:52
– Кар!
Карминдор, 23:52
– Почему ты еще не спишь?
23:52
– Не могу уснуть.
– А ты почему?
Карминдор, 23:53
– Тоже.
Я прижимаю телефон ко рту, все еще злюсь на Кэтрин за то, что она думает, будто все делает в одиночку.
Она не одна. У нее есть близняшки, есть их настоящий папа, где бы он ни был, а теперь еще и этот жуткий хозяин Франко Джорджио. У нее есть загородный клуб, друзья в салоне, клиенты, ее родители (хотя они живут в Саванне, видимо, им слишком сложно приехать нас навестить). Она не понимает, что значит действительно быть одной.
По сравнению с моей жизнью в ее полно народу. А еще я злюсь, что могла подумать, будто у нее есть место для меня.
Карминдор, 23:54
– Хочешь об этом поговорить?
– Не хочу хвастаться, но я профессиональный слушатель.
23:55
– Получил премию в детском саду?
Карминдор, 23:55
– Мое главное достижение.
– И я не выдаю секретов.
– Нем как рыба.
Кладу телефон на грудь. Почему-то я ни о чем не могу думать, кроме того видео, попавшего в сеть. Те, кто не смотрел сериал, не знают, что он говорит: его губы слишком размыты, чтобы по ним можно было что-то прочесть.
Но я помню этот момент, наизусть знаю слова.
«Ты не одна, а’блена».
А потом она его целует.
В правильной вселенной, где все возможно, мне не нужно будет выигрывать конкурс, чтобы увидеть премьеру, увидеть известную сцену на большом экране. Мне это не понадобится. В идеальном мире я куплю два билета на полуночную премьеру в местном кинотеатре, подожду, пока папа вернется с работы, и мы пойдем вместе. Может быть, в кинотеатре я увижу парня в другом конце зала, одетого в униформу Федерации, мы встретимся глазами и поймем, что это хорошая вселенная. Может быть, это будет парень с темными волосами и шоколадными глазами.