Кронборг медленно кивнул. Он догадывался, что сейчас последует.
— Но Максимилиан Кемпер все равно не оставлял вас в покое, не так ли?
Сабрина покачала головой. Она была очень бледной — соприкосновение с этим темным периодом ее жизни давалось ей намного труднее, чем она сама ожидала.
"Но с другой стороны, — подумал комиссар, — когда-нибудь ей нужно будет избавиться от этой тяжести. Она ее почти расплющивает".
— Он был словно терьер, вцепившийся зубами в добычу. Неуступчивый. Злой, язвительный и агрессивный, если не получал того, что хотел, — вздохнула Бальдини. — Я начала бояться его выпадов. Но несмотря на это, едва могла выдержать время от одной встречи с ним до следующей. Он мучил меня. Он по нескольку дней не звонил. А если я звонила в его клинику, то просил свою секретаршу отделаться от меня. Дома он не подходил к телефону. Я даже не знаю… как часто я тогда, расплакавшись, нарывалась на его автоответчик. Порой я не видела его по две недели и боялась, что всему настал конец. Со своим мужем я уже давно жила отчужденно, как с посторонним человеком. Я была в отчаянии. Была больна от одиночества и тоски. А потом он вдруг неожиданно снова договаривался со мной о встрече. Обнимал меня и шептал мне все те ласковые слова, которые мне были так знакомы. И которые мне были нужны. Но неизбежно…
— …снова переходил к своей излюбленной теме, — завершил фразу Кронборг, когда Сабрина запнулась. — К прошлому Ребекки Брандт.
— Да. Но я-то со временем уже знала, что меня ожидает, если я не буду делать то, что он хочет, — лишение его любви на несколько недель. Я боялась. Я, как сумасшедшая, начинала копаться в своей памяти. Я знала, что нет ничего такого, в чем можно было бы обвинить Ребекку, но размышляла, что можно было бы состряпать… Я знаю, что совершала тогда предательство по отношению к ней, что готова была пожертвовать ее хорошей репутацией и уважением ради моих больных, испорченных отношений с Максимилианом… но я не могла иначе. Я ненавидела себя, но… — Женщина не смогла продолжить, а только беспомощно пожала плечами.
Спустя какое-то время она вспомнила о Мариусе Петерсе. Он ни малейшим образом не был темным пятном на безупречной репутации Ребекки Брандт, но в истории "Детского крика" это было "неприятное происшествие", как его назвала Сабрина.
"Неприятное происшествие".
Это выражение, однажды произнесенное, теперь висело в воздухе, как отвратительный запах, который не хотел выветриваться.
"Неприятное происшествие".
Сабрина посмотрела на Кронборга. Ее глаза еще больше потемнели, а руки, наверное, тряслись бы, если б она не зажала их между коленями, судорожно сцепив пальцы, на которых выступили побелевшие косточки.
Комиссар знал, что теперь она подошла к самой сути своего отчаяния. К тому пункту, который стал для Сабрины Бальдини причиной ее вечной усталости. Что, возможно, также было причиной и распада ее брака, и того, что она была замешана во всю эту историю вместе с Кемпером.
Дело Мариуса Петерса.
Полицейский должен был спросить об этом, ему не оставалось ничего другого. Он видел по сидящей перед ним женщине, что она и без того знала, что он это понимает.
— Сабрина, — осторожно произнес он, — если вам, по настоянию Кемпера, пришла наконец мысль о Мариусе Петерсе как о "неприятном происшествии", то это означает, что после телефонных разговоров с тогда еще маленьким мальчиком вы не так уж сильно расслабились и не думали, что сделали все от вас зависящее. Это означает, что вы знали о том, что вам надо было действовать, но это могло повлечь за собой неудобства. А из этого следует, что вы осознанно закрыли на все глаза.
Бальдини, ничего не ответив, внезапно встала — сделавшись еще бледнее, чем была, — и прежде чем Кронборг смог отреагировать, беззвучно упала на пол. Скорчившись в позе эмбриона, она лежала на ковре в гостиной. И еще до того, как начать приводить ее в чувство, комиссар подумал, что эта красивая, уставшая женщина даже в бессознательном состоянии выглядит чрезвычайно грациозной.
5
Он любил ее. Он безумно любил ее. И если она сейчас и утверждала, что не понимала и не замечала этого, то она лгала. Точнее, полностью она не отрицала, что заметила нечто такое в его чувствах. Только глубину этих чувств она якобы не осознавала. Не понимала, что он думал о ней: "Или она будет моей — или смерть!" Но, конечно же, ей теперь надо было спасать себя. Теперь она тщательно взвешивала, с чем согласиться, а с чем нет.
Оба они были молодыми, беззаботными студентами, у которых вся жизнь впереди. Она сидела в аудитории перед ним, и он все время видел перед собой ее черные длинные волосы, которые окутывали ее, словно мантия. Однако его притягивал не только ее внешний вид. Она была привлекательной, но он знал девушек, которые были более красивыми, более сияющими. Ребекка не была скучной, но была более серьезной, чем другие, и часто углубленной в свои мысли. С ней можно было беседовать о мировых проблемах, а порой она подходила ко всем с листом бумаги, собирая подписи против каких-нибудь беспорядков или для какого-нибудь благотворительного проекта. Ему это казалось восхитительным. Но он сам не верил в то, что мир можно хоть как-то изменить, — те, кто пытался это сделать, шли против ветра и напрасно растрачивали свои силы; он считал таких людей глупыми и иррациональными. Однако к Ребекке это странным образом не относилось.
Что-то в ней заставляло его чувствовать и думать иначе, чем обычно. В ней была некая сила, которой он безгранично восхищался. Порой он думал, что именно эта сила была причиной тому, что он обязательно хотел быть частью Ребекки. Чтобы получить частицу от этой силы, от этой непоколебимости. Он видел в ней возлюбленную, жену, мать. Может быть, это было слишком много. Может быть, из-за этого он и терял дар речи. А ведь обычно не лез за словом в карман… Будучи симпатичным интеллигентным молодым человеком, он никогда не имел проблем с девушками. Никогда не начинал заикаться и не краснел, когда разговаривал с ними, никогда не чувствовал, что не находит нужных слов. Еще ни с кем у него этого не случалось — только с Ребеккой. Ее присутствие парализовывало его, вселяло в него неуверенность. Если она заговаривала с ним, его бросало в жар, и он давал ей совершенно идиотские ответы, из-за которых впоследствии готов был отхлестать себя по щекам. Он городил в ее присутствии всякую чушь, а затем, задним числом анализируя свое поведение, приходил к выводу, что он лузер. Она ничего не могла найти в нем. Потеющий юнец с влажными от волнения ладонями, несущий всякий вздор. Что же ее должно было взволновать в нем?
* * *
Да ее ничто и не волновало. Она влюбилась в его друга — Феликса, и если поначалу еще можно было надеяться, что эта любовная связь окажется преходящим заблуждением, то очень скоро стало ясно, что это была самая большая любовь. Феликс называл это так: две души, что нашли друг друга. Боже мой, он даже не знал, что Феликс мог быть таким пафосным! Две души, блуждавшие по миру, наконец нашли друг друга в какой-то проклятой аудитории в Мюнхенском университете… Какая ересь! Никчемная белиберда. Но такие фразы, конечно же, нравятся женщинам. Ясно, что Ребекка на них клюнула. Больше, чем на нервный лепет юноши, который сидел позади нее и попеременно то краснел, то бледнел, стоило ей только обернуться.