Принцессы немецкие – судьбы русские - читать онлайн книгу. Автор: Инна Соболева cтр.№ 62

Конфирмация моей невестки, цесаревны, совершалась при совершенно иных условиях: она нашла здесь прекрасного священника, который объяснил ей слово за словом все догматы и обряды нашей церкви, к которым она к тому же успела привыкнуть в двухмесячное пребывание в России.

Заметим, Александра Федоровна не пишет, что именно она нашла для невестки прекрасного священника; именно она потребовала не спешить с конфирмацией, дать девушке привыкнуть к новой жизни. Марию Федоровну в свое время такие «мелочи» не заботили. Так что все, кто утверждает, что Александра была чуть ли не копией свекрови, глубоко заблуждаются. По внешним признакам – да. По сути – они антиподы. Добавлю, что, скорее всего, благодаря тому, что Александра Федоровна так деликатно подготовила невестку к переходу в новую веру, будущая императрица Мария Александровна стала человеком искренне и глубоко верующим и всю жизнь делала очень много для русской православной церкви.

Но вернусь к событиям, с которых начиналась жизнь принцессы Шарлотты в Петербурге.

Приближалось 1 июля – день нашей свадьбы. Мой жених становился все нежнее и с нетерпением ожидал дня, когда назовет меня своей женой и поселится в Аничковом дворце. Накануне 1 июля, который был к тому же и днем моего рождения, я получила прелестные подарки, жемчуг, брильянты; меня все это занимало, так как я не носила ни одного брильянта в Берлине, где отец воспитал нас с редкой простотой… Мне надели на голову корону и, кроме того, бесчисленное множество крупных коронных украшений, под тяжестью которых я была еле жива. Посреди всех этих уборов приколола к поясу одну белую розу.

Как тут не вспомнить: однажды Елизавета Алексеевна тоже приколола к поясу живой цветок. Свекровь сорвала его и бросила на землю. На свадьбе Николая и Александры Мария Федоровна умилялась…

Для Александры начиналась новая жизнь: «Я почувствовала себя очень, очень счастливой, когда руки наши наконец соединились; с полным доверием отдавала я свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обманул этой надежды!»

У немецкого художника Франца Крюгера, который долго работал при русском дворе, есть чудная акварель: двое всадников, стройный молодой мужчина, устремивший влюбленный взгляд на изящную юную женщину в маленькой шляпке, напоминающей нимб. Это Николай и Александра вскоре после свадьбы – образ незамутненного счастья. Крюгер будет писать царственную чету много раз. Его портрет Николая (уже императора), красавца с парализующим зрителя взглядом светлых, прозрачных, морозно холодных глаз, станет эталонным. А вот портрет Александры Федоровны, сделанный незадолго до смерти Николая, свидетельствует: время оказалось к ней беспощадно. Нежная девичья красота ушла, зато как ярко проявился характер: ум, воля, терпение, смирение… Не раз рисовал Крюгер и царских детей, чаще всего – старшего. Этого необычайно красивого мальчика окружала такая забота и любовь, какой до него не знал ни один наследник престола. Он станет первым российским императором, который взойдет на трон без каких бы то ни было проблем – абсолютно спокойно и законно.

О появлении на свет этого желанного ребенка вспоминала его мать:

…Я должна была прекратить верховые поездки, так как однажды за обедней, когда я старалась выстоять всю службу не присаживаясь, я упала тут же на месте без чувств. Николай унес меня на руках… Этот случай, в первую минуту напугавший присутствующих, был предвестником моей беременности, которой я сама едва верила; это известие обрадовало всех! Говорят, будто на том месте, где я упала, нашли обсыпавшиеся лепестки роз, вероятно, из моего букета, и это нашим дамам показалось очень поэтичным. Начались приготовления к поездке в Москву, где двор должен был поселиться на зиму. Делалось это с целью поднять дух древней столицы, истребленной в 1812 году от пожара… По предписанию докторов пробыли мы в дороге из-за меня двенадцать дней Порядочно-таки долго! Впоследствии я слышала, будто императрица Екатерина, будучи великой княгиней, на этот путь по той же причине употребила шесть недель. Я страдала тошнотами, но… длинное это путешествие совершила весьма приятно, так как ехала с мужем, и мы немало ребячились. По приезде, проснувшись поутру, я подошла к окну, и когда увидела великолепное зрелище, открывающееся на Москву, которая расстилалась, словно панорама, у моих ног, то сердце мое забилось: я поняла Россию и стала гордиться тем, что принадлежу ей!.

Ее слова о рождающейся любви к России заставляют меня отвлечься от рассказа о появлении наследника и вспомнить человека, который сделал неоценимо много для того, чтобы эту любовь укрепить, сделать ее глубокой и не созерцательной, а действенной. Как раз в то время, когда она ждала ребенка, великая княгиня близко узнала Василия Андреевича Жуковского, с которым познакомила ее свекровь и попросила его учить невестку русскому языку. Александра Федоровна вспоминала:

… Человек он был слишком поэтичный, чтобы оказаться хорошим учителем. Вместо того чтобы корпеть над изучением грамматики, какое-нибудь отдельное слово рождало идею, идея заставляла искать поэму, а поэма служила предметом для беседы; таким образом проходили уроки. Поэтому русский язык я постигала плохо, и, несмотря на мое страстное желание изучить его, он оказывался настолько трудным, что я в продолжение многих лет не имела духу произносить на нем цельных фраз.

Едва ли в этом можно упрекать только учителя. Ученица тоже не проявляла особого рвения к грамматике. А беседы, равно увлекательные для обоих, можно было вести и на немецком, которым оба владели в совершенстве.

Да и вообще учителем он был в самую последнюю очередь. В первую он стал другом, которому можно довериться во всем. Ей необычайно повезло: у монархов редко бывают друзья, да еще такие бескорыстные, как Жуковский. Он был одним из самых чистых, самых благородных людей своего времени. Недаром современники говорили, что характер Жуковского – национальное достояние России.

А на уроках он руководствовался горациевым правилом: сочетать приятное с полезным. Он рассказывал своей ученице о России с такой любовью, что она, если бы даже эта любовь еще не пробудилась в ее душе, не могла бы сохранить равнодушие. Она не оставалась в долгу: с такой же страстной любовью говорила о Германии. Возможно, эти ее восторженные рассказы сыграли через много лет не последнюю роль в его решении поселиться в этой стране.

Она прекрасно знала и любила немецкую поэзию. У нас время от времени выходят поэтические сборники: на одной странице – текст на языке автора, на другой – русский перевод. Придумали такие сборники Жуковский и его августейшая ученица, выпускали всего несколько экземпляров. На обложке писали не имя автора, не название, а всего два слова: «Для немногих». Она предлагала любимое стихотворение кого-то из немецких поэтов, он переводил. Так, по желанию ученицы, он перевел – открыл для русского читателя – неизвестных до той поры Шиллера, Гете, Уланда, Гебеля. Даже в те давние времена далеко не все, с восторгом читавшие блистательные переводы Жуковского, знали, кто вдохновлял его на эти труды. А уж сейчас об этом вообще едва ли кто помнит.

По свидетельству Карамзина, поэт был совершенно очарован нежной душой своей ученицы. Похоже, это была, как говорят французы, amitie-amoureuse – дружба-влюбленность – бескорыстная, бестелесная, ни на что не претендующая. Он пишет в дневнике: «Она – моя религия! Нет большей радости, чем с чистотой внимать красоте чистой души!» (в подлиннике это написано по-французски). Каждая встреча с царственной ученицей вызывала у Жуковского новый прилив «чистого восхищения красотой этой чистой души». Однажды он был растроган особенно: отдавая великой княгине молитву во время вечерни, он «вдруг увидел в ее руках другого рода молитвенник: письма ее матери! Какая прелестная, трогательная мысль обратить в молитву, в очищение души, в покаяние – воспоминание о матери!… Вот настоящая, чистая набожность!»