Коллонтай. Валькирия и блудница революции - читать онлайн книгу. Автор: Борис Соколов cтр.№ 53

Соболев благополучно выехал во Францию, где работал в редакции журнала РОВС "Часовой".

В Швецию ей писали и Дыбенко, и Шляпников. Иногда она ездила на тайные, тщательно законспирированные встречи с Боди.

Один из приехавших в Стокгольм московских визитеров рассказал, как участвовал в коллективизации. Подробный рассказ об этом сохранился в дневнике Коллонтай: "Этот товарищ сопровождал эшелон выселяемых с юга в Арктику кулаков. Забирали их, говорит московский гость, огулом, не всегда точно проверив, есть ли на деле наличие кулачества. Никто не предусмотрел, как это пройдет. Подлое вышло дело, продолжает товарищ, прямо смертоубийство без дурных намерений. Везли мы их в товарных вагонах, навалили народ как баранов, детей, стариков, больных и калек. Кто самовар захватил, кто сбрую, кто настенные часы. Гвалт, писк, драки, спят вповалку, воды не припасли…

Начались зимние холода, снежные вьюги, непроходимые леса. Полное безлюдье. А везут людей из плодородной полосы, из зажиточных деревень степного приволья, бабы леса испугались, никогда не видели. Вагоны нетопленые, из щелей дует. Мороз! Младенцы у груди матери замерзали, трупики из вагона прямо в снежные сугробы выкидывали. Бабы голосят! Старики и больные смерти просили, да и помирали. Одного старика — решили, что труп, — выволокли на снег, он вдруг закашлялся, втащили обратно, отходили. Молодка одна косы отрезала и укутала ими младенца, а я ему на голову шапку свою нахлобучил. Спасли! Кто свиней взял, те выжили, а бараны и куры от холода сдохли…

Гость уехал, а я после его рассказов не сплю по ночам, все мне мерещатся матери с замерзающими младенцами и другие ужасы".

В Стокгольме Коллонтай подружилась с полпредом Давидом Канделаки, знавшим Сталина еще с дореволюционных времен. Она так охарактеризовала его в дневнике: "Очень, очень симпатичный кавказец, культурный, умный, приятная внешность, приятные манеры. Интересно разговаривать с таким эрудированным и внимательным собеседником. <…> Уверена, что сработаемся".

Стокгольм в 1920-е гг.

По ее просьбе из Осло в Стокгольм перевели секретаря по политическим вопросам и сотрудника военной разведки Семена Максимовича Мирного, с которым Коллонтай познакомилась еще в Крыму. Зое она писала: "Главное утешение — тот, кто заменил мне Б[оди]". В Швеции Мирный со временем вырос до советника посольства.

Боди же Александра в 1930 году в Стокгольме говорила: "Я запрятала свои принципы в дальний уголок сознания и провожу, насколько могу, ту политику, которую мне диктуют".

Семен, бывший член Бунда, учившийся на восточном отделении Военной академии РККА и знавший семь языков, был на 24 года моложе Александры. Но он не мог избыть ее тоски по Норвегии, которая ей всегда нравилась больше Швеции. Шура писала Зое про Осло: "Взяла газету, там описание вечера осеннего, когда город начинает оживать после летних каникул. Бросила газету, вскочила. Если читать дальше — сделается дурно. Дурно от тоски но всему, что ушло, отрезано. Боль души, превращенная в физическое страдание. <…> Восемь лет жизни — это отрез крупный. <…> А сейчас <…> только дым воспоминаний. <…> И вот от этого сознания до дурноты безотчетно жутко, страшно и больно". А вырвавшись на неделю в Осло, потом описала поездку в письме Щепкиной-Куперник. "Захотелось, сообщала она, — сказать "доброе утро" любимым очертаниям гор, повидать знакомые места, обнять друзей. Это большая моральная роскошь. <…> Здесь [в Осло] ответственная, деловая, строгая атмосфера. Красивый, пышный, немного холодный в своей торжественности город. Там — фиорд, дорога в другие страны, связь с миром и его событиями, зеленый городок с по-своему изящными новыми домами или старенькими, деревянными виллами, где еще чувствуются Ибсен и Бьернсон. А главное: там много тех, для кого я, лично я, независимо от моего положения, мила и близка… Когда я села в поезд и на перроне остался с десяток знакомых и милых мне лиц, я почувствовала — тепло позади. Теперь снова — в мундир. На пост. В холод равнодушия и бесконечной цепи обязанностей", И еще: в Осло она встретилась с Боди.

На третьем этаже дома, находящегося в собственности посольства, у Коллонтай была квартира из трех комнат. Она писала Зое: "Живу на людях, будто на сцене. Играешь, играешь, не скажешь же того, что думаешь, напротив, все чаще говоришь то, что не думаешь…"

В одном из писем Дыбенко жаловался: "Мадам стала совсем невыносимой… Так хочу видеть тебя, так мало отрадного в личной жизни и так мало минут, похожих на те, которые проводишь с тобой".

16 января 1931 года Коллонтай побывала на заседании Политбюро. Она записала в дневнике: "На Политбюро председательствовал Сталин и всех поставил на свое место. Заседало Политбюро в круглом зале Кремля, где пережито столько волнений и принято столько исторических решений на наших партийных съездах. Но зал перестроен, перекрашен, и я его не сразу узнала. В перерыве все члены Политбюро прошли в одну из соседних комнат, где был накрыт холодный завтрак. Сталин шел один впереди, остальные немного поодаль за ним. За столом справа от Иосифа Виссарионовича сидел Молотов, слева — Ворошилов. Пили только нарзан и боржоми. Вина не было. Ели спешно, вполголоса перекидывались короткими вопросами и ответами. Иосифу Виссарионовичу подали холодную курицу и сыр. Он первый встал, поевши на скорую руку, и снова прошел в круглый зал…"

Во время одной из поездок в Москву Коллонтай по просьбе шведского правительства похлопотала об освобождении шведского инженера Карла Росселя, арестованного в Ленинграде по обвинению во вредительстве. Сталин распорядился выслать его из СССР в 24 часа.

С помощью своего старого друга, министра иностранных дел Швеции социал-демократа Рикарда Сандлера, Коллонтай добилась от Швеции возвращения 10 млн долларов, размещенных правительством Керенского в шведских банках. Тогда она познакомилась с крупнейшим шведским банкиром Маркусом Валленбергом.

Она отмечала в дневнике: "Старые, заслуженные большевики все критикуют, охаивают, осмеивают, иронизируют, с раздражением говорят, что так продолжаться не может. <…> Мы теряем верный курс, говорят они. Компас испорчен. <…> Если спросить, что они предлагают, какие меры? Их нет".

А когда пришла весть о самоубийстве ее племянника Михаила Домонтовича, Александра Михайловна так прокомментировала это в дневнике: "Отдаться личной печали — нет, такая роскошь не ко времени. Надо жить и бороться ежедневно, ежечасно за наши идеалы".

22 марта 1932 года Александра писала из Стокгольма Вере Юреневой: "Хотелось бы, чтобы удался Женский день. Хотя он уже все менее и менее нужен. Проблемы, которые сейчас больно еще ударяют по женщине, — общего характера. И одна из проблем: перевоспитание мужской психологии. Ой, как это необходимо! Как мало в них товарищества и дружеской созвучности и как много "самодовления". У них глаза не открыты, чтобы воспринимать и все оттенки нового бытия, и нас, новых женщин. Отсюда — ой, ой, сколько боли…"