Коллонтай. Валькирия и блудница революции - читать онлайн книгу. Автор: Борис Соколов cтр.№ 26

Текст этого заявления конечно же написала Коллонтай. Прямо с поезда она попала на начавший заседать с утра Седьмой Чрезвычайный съезд партии. Обсуждался, естественно, только один вопрос — одобрить или не одобрить подписанный в Бресте "похабный мир".

В марте 1918 года Коллонтай поддержала "левых коммунистов". В борьбе против Брестского мира вместе с ней были Бухарин, Пятаков, Дзержинский, Радек, Крестинский и многие другие, и даже Инесса Арманд, самый близкий Ленину человек. Александра Михайловна утверждала: потеря половины России сделает положение рабочих совсем катастрофическим. 7 марта она выступила на съезде партии с яркой, эмоциональной речью: "Товарищи, этот мир, если он будет ратифицирован, едва ли будет представлять нечто большее, чем бумажку, которую подпишут обе стороны с тем, чтобы ее не соблюдать… Может быть, товарищи, которые стоят за подписание мира, рассчитывают именно на то, чтобы в этот короткий промежуток времени передышки собрать силы и напасть на врага… Но я думаю, что сама жизнь не дает возможности этой передышки… Будет ли подписан мир или нет, но мы должны сказать, что сейчас уже началась другая война, определенная, ясная война белых и красных. Мы видим перед собой эту разрастающуюся войну, которая прежде всего выявилась в Финляндии и сейчас уже перекидывается в Швецию… Сейчас подписание мира явилось бы предательством перед Финляндией, перед той войной, какая там идет и которая перебрасывается, несомненно, в другие страны, потому что, как вы знаете, за белогвардейцами Финляндии сейчас стоит Швеция… Мне пришлось в эту краткую неудачную поездку быть там, и Швеция уже открыто наступала на Аландские острова. Там уже чувствуется ясно дыхание этой нарастающей и крепнущей с каждым днем борьбы, новой войны красных и белых… Там даже ставился вопрос об аресте всей нашей делегации — это, собственно, к делу не относится, но это характеризует настроение… Мы должны использовать этот момент, создавая интернациональную революционную армию. И если погибнет наша Советская республика, наше знамя поднимут другие. Это будет защита не отечества, а защита трудовой республики. Да здравствует революционная война!"

VII Чрезвычайный партсъезд поддержал Брестский мир, не услышав призыва Коллонтай. В новый состав ЦК она не попала. На самом деле у немцев не было сил наступать в глубь России. Они даже Петроград не стали занимать, потому что не имели планов создания в России прогерманского правительства. Германию устраивало правительство Ленина как наименьшее из существовавших в России зол.

11 марта вместе с Совнаркомом Коллонтай переехала в Москву и поселилась в гостинице "Националь", переименованной в 1-й Дом Советов. Дыбенко жил со своими матросами в бывшей Лоскутной гостинице, позже переименованной в гостиницу "Красный флот". Вскоре Коллонтай переселилась к нему, хотя там было куда менее комфортно, чем в Доме Советов. Десять лет спустя она вспоминала: "Мы с Павлом в Лоскутной гостинице. Моя любовь к нему полна тревог за него. Мятежный он, недисциплинированный. Я вечно боюсь, что он натворит что-либо неумное, ненужное… Ночь. Павел поздно вернулся от товарищей, балтийских моряков. Неспокойные они тоже. Еще не поняли, что власть наша, готовы бунтовать. Стук в дверь. Настойчиво-дробный звук. Вскакиваю в испуге. Что это? Может, снова за Павлом? И Павел вскочил, лицо нахмуренное. Вижу, что и у него те же мысли. Сердце мое стучит в висках, во всем теле… Не застегнуть платья.

— Кто там?

Спешу к двери сама. В дверях группа вооруженных матросов, огромные наганы, шапки на затылке… Пришли "отдышаться* к нам…"

15 марта открылся IV съезд Советов — ему предстояло ратифицировать Брестский договор. 785 делегатов поддержали

Ленина, 261 голосовал против и 215 воздержались. Дыбенко и Коллонтай голосовали против. В знак протеста оба вышли из правительства.

Цитированное выше заявление Дыбенко было зачитано на съезде еще до обсуждения вопроса о сдаче Нарвы. На следующий день после ратификации Брестского мира обсуждалось "поведение члена РКП(6), наркома по морским делам товарища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву наступающим германским войскам". Павла Ефимовича обвинили в "пьянстве, приведшем к трагическим последствиям". Преемником Дыбенко, с сохранением поста наркома по военным делам, был назначен Троцкий.

На следующее утро, едва открылось заседание съезда, Дзержинский вызвал Коллонтай в комнату за сценой и предупредил, что Дыбенко только что арестован. Ей предлагалось удержать моряков "от возможных неразумных действий" во избежание "неизбежных шагов, которые в этом случае предпримет ВЧК". Неизбежные шаги, уточнил Дзержинский, — это "немедленный расстрел товарища Дыбенко, чего мы бы никак не хотели". Для воздействия на Коллонтай Дзержинский прислал к ней своего заместителя Вячеслава Александровича, которого еще с норвежских времен она знала как "Славушку". В ответ Александра Михайловна сразу же написала заявление об отставке с поста наркома государственного призрения.

Следствие по делу Дыбенко поручили вести его вчерашнему товарищу и соратнику Николаю Крыленко — они вместе входили в "коллегию по военным и морским делам" в составе первого Совнаркома. Теперь Крыленко был членом чрезвычайной следственной коллегии при ЦИКе. Вместе с ним следствие вела его жена Елена Розмирович — председатель чрезвычайной следственной коллегии. Они сочли, что вина Павла Ефимовича доказана.

Несколько сот моряков пришли к Троцкому, требуя немедленно освободить Дыбенко и угрожая повесить Льва Давыдовича на ближайшем фонарном столбе. Троцкий не испугался и произнес пламенную речь, в которой убедил матросов, что Дыбенко — трус и дезертир, так что ему даже устроили овацию.

Дыбенко находился под арестом не в тюрьме, а в Кремле. Коллонтай получила разрешение "в течение 19–22 марта ежедневно по одному часу иметь свидание с арестованным товарищем Дыбенко в промежуток от 12 до 18 часов без права передачи писем и записок" и в присутствии охраны. Потом разрешили передачу писем, но "с предварительным прочтением членом следственной коллегии". И "в ночь с 16 на 17 марта" она написала такое исповедальное письмо:

"Счастье мое! Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее. То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное — несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец, мой стойкий и верный делу революции товарищ. Мы работаем, чтобы ты скорее, скорее снова был с нами.

<…> Вся душа моя, сердце, мысли мои, все с тобою и для тебя, мой ненаглядный, мой безгранично любимый. Знай: жить я могу и буду только с тобой — без тебя жизнь мертва, невыносима. Что, что сказать тебе, чтобы ты почувствовал всю силу моей любви? Моя радость, мое солнце, мой Павлуша: ты не знаешь, как я страдаю, но не мучайся за меня — ведь и оторванные друг от друга мы с тобою одно, одно душою и сердцем. <…> Будь горд и уверен в себе, ты можешь высоко держать голову, никогда клевета не запятнает твоего красивого, чистого, благородного облика. На больших людей, как ты, всегда льют и от клеветы, потому что их боятся. Помни одно: не будь несдержан и резок, твое спокойствие, твоя покойная уверенность в твоей правоте — твоя лучшая защита. <…> Помни также каждую минуту, что твой голубь ждет тебя, тебя — напряженно, с мукой, чтобы лететь к тебе навстречу с распростертыми крыльями. Мои руки тянутся к тебе, мое сердце тоскует, мои мысли вьются любовно возле твоей дорогой, безумно нежно любимой головы. <…> Верь, верь мне, мое счастье, мой любимый, что ты еще не раз вернешь свои силы на нашем большом деле, и гляди вперед гордо и уверенно, как гляжу и я, мой ненаглядный, мой Павел, мой муж дорогой. <…> Обнимаю твою дорогую, родную головку, твоя вся и навсегда твоя Шура.