Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - читать онлайн книгу. Автор: Наум Синдаловский cтр.№ 93

Проблемы были не только у Пушкина. Если верить фольклору, известный пианист, профессор Ленинградской консерватории Владимир Софроницкий, играя однажды на рояле, с силой захлопнул крышку и воскликнул: «Не могу играть! Мне все кажется, что придет милиционер и скажет: „Не так играете“».

Рассказывают, что как-то во время гастролей в Ленинграде любимый цирковой клоун ленинградской детворы М.Н. Румянцев, выходивший на арену под именем Карандаш, появился на манеже с мешком картошки. Сбросил его с плеч и устало сел на него посреди арены. Оркестр оборвал музыку, зрители настороженно притихли, а Румянцев молчал. Сидел на мешке и молчал. «Ну, что ты уселся на картошке?» – прервал затянувшееся молчание напарник. «А весь Ленинград на картошке сидит, и я сел», – в гробовой тишине произнес клоун. Говорят, на этой реплике и закончились его ленинградские гастроли.

Не успели ленинградцы оправиться от потрясений войны и блокады, как городу был нанесен еще один удар, нацеленный на этот раз на хозяйственный, административный и партийный актив Ленинграда. В 1948 году началось сфабрикованное в Москве «Ленинградское дело». Арестованы были почти все крупные партийные и хозяйственные руководители города, еще совсем недавно возглавлявшие жизнь и деятельность Ленинграда во время Великой Отечественной войны и блокады. Обвиняемым инкриминировалось возвеличивание роли Ленинграда в победе над фашистами в ущерб роли Сталина, в попытке создания компартии РСФСР и в желании вернуть столицу страны в Ленинград. Только в Ленинграде и области по этому «делу» были репрессированы и расстреляны десятки тысяч человек, в том числе около 2000 высших и средних партийных работников. Суд над главными обвиняемыми происходил в Доме офицеров. Как вспоминают очевидцы, в конце процесса произошла «страшная и какая-то мистическая сцена». Сразу после оглашения смертного приговора в зале появились сотрудники госбезопасности. Они молча «набросили на приговоренных к расстрелу белые саваны и на руках вынесли их из зала». Приговор тут же был приведен к исполнению.

«Ленинградское дело» поставило крест на кадровой политике Ленинграда, сводившейся к выдвижению на высшие партийные и хозяйственные посты наиболее ярких, деятельных и активных членов партии, способных принимать самостоятельные решения. На их место пришли послушные исполнители воли Сталина, а он, как известно, боялся «города трех революций», и незаурядные, выдающиеся «хозяева» Ленинграда ему были не нужны.

За четверть века после «Ленинградского дела» сменилось около десятка первых секретарей и председателей Ленгорисполкома, и все они канули в Лету, не оставив после себя ничего, кроме фамилий в архивах новостных лент, да одного-двух анекдотов в городском фольклоре, характеризующих их далеко не с лучшей стороны. Все они являли собой образцы ограниченности, невежества, кичливости и высокомерия. В фольклоре сохранился анекдот, как первый секретарь обкома КПСС Василий Сергеевич Толстиков на вопрос иностранного журналиста о смертности в Советском Союзе ответил, что «у нас смертности нет». Он же вызвал на ковер создателей фильма «Проводы белых ночей» и, брызгая слюной, кричал: «Я вас сотру в порошок! У вас на глазах гуляющих молодых людей поднимается бетонный мост. Что это за символ?» Другой «хозяин» города, председатель Ленгорисполкома Николай Иванович Смирнов привел иностранных гостей в Эрмитаж и, остановившись у статуи Вольтера, хвастливо воскликнул: «А это наш генералиссимус!» Еще один первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Борис Вениаминович Гидаспов, согласно городскому фольклору, оказался в компании «трех злых демонов» Ленинграда: Гестапова, Неврозова и Кошмаровского. Так ленинградцы безжалостно окрестили его, тележурналиста Александра Невзорова и телевизионного лекаря, шарлатана Анатолия Кашпировского. Наиболее запоминающимся среди первых секретарей обкома был Григорий Васильевич Романов. Да и того, как мы уже знаем, его же сотрудники за глаза безжалостно называли Гэ. Вэ.

Память о репрессиях в Ленинграде настолько жива, что всякие изменения в политическом строе страны вызывают чувство смутного страха и недоверия. При всеобщем одобрении политики демократизации общества в конце 1980-х годов можно было услышать и нотки определенного сомнения: «Был Берия, стала мэрия». Ассоциации, связанные с мрачным именем всесильного и беспощадного начальника сталинской полиции, не покидают петербуржцев до сих пор. О нем рассказывают самые невероятные небылицы, вплоть до московских легенд о том, что в кремлевском кабинете Лаврентия Павловича в специальных шкафах стояли «заспиртованные головы царя и членов его семьи в качестве символов окончательной победы коммунизма». Вряд ли нормальные ленинградцы в эти фантастические вымыслы верили, но то, что символы его мрачной деятельности до сих пор преследуют и поражают, можно не сомневаться.

Одним из самых страшных символов эпохи Большого террора стал в Ленинграде «Большой дом» – комплекс административных зданий, построенных на месте сожженного в феврале 1917 года восставшим народом и затем разрушенного одного из символов свергнутой монархии Окружного суда. За несколько дней до этого по Петрограду пронесся слух, что некая дама видела во сне Окружной суд, охваченный пламенем. Развалины суда долгое время так и стояли, напоминая о разрушительном красном пламени революции. Рядом с Окружным судом на Литейном проспекте стоял собор преподобного Сергия Радонежского, возведенный в конце XVIII века в память о национальном герое Древней Руси Сергии Радонежском, в народе его называли Артиллерийской церковью. В начале 1930-х годов собор взорвали. В 1931–1932 годах на месте этих двух зданий вдоль Литейного проспекта в квартале между улицами Воинова (ныне Шпалерная) и Чайковского (в прошлом Сергиевская) были выстроены два административных здания: № 4 – по проекту архитекторов А.И. Гегелло, H.A. Троцкого и A.A. Оля, и № 6, спроектированное И.Ф. Безпаловым. Решенные в монументальных формах конструктивизма, выходящие сразу на три транспортные магистрали, они заняли ведущее положение в окружающей городской среде и давно стали архитектурными доминантами всего Литейного проспекта.

Оба дома, объединенные общими переходами и коридорами, были также соединены еще с одним зданием – старинной царской тюрьмой, расположенной на участке № 25 по Шпалерной улице. Это так называемый Дом предварительного заключения (ДПЗ), знаменитая в свое время «Шпалерка» – внутренняя тюрьма, или «Глухарь», на языке заключенных, в которой сидел еще сам

Владимир Ильич, и где, по местным преданиям, он неоднократно «ел чернильницу, изготовленную из хлеба, и запивал чернилами из молока». В мрачном фольклоре советского периода истории тюрьмы ее аббревиатура ДПЗ хорошо известна расшифровкой: «Домой Пойти Забудь» и пресловутыми «шпалерными тройками», – внесудебными органами из трех человек, назначенными от КГБ и ВКП(б). Через эти «тройки» прошли десятки тысяч расстрелянных и замученных в советских тюрьмах и лагерях людей. О «Шпалерке» пели песни, слова которых до сих пор с содроганием вспоминают пережившие ужасы заключения питерцы:

Поэтическое творчество мало чем отличалось от песенного. Темы были столь же болезненными и тягостными: