Мои королевы. Раневская, Зелёная, Пельтцер - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Скороходов cтр.№ 26

Когда мне пришлось выбирать себе псевдоним…

– Как псевдоним? – перебил я.

– Никто этого не знает – так давно я переменила фамилию.

– Но я-то, – удивлялся я, – читал вам письма от брата, отправлял ваши послания ему и ни разу не задумался, почему у него другая фамилия!

– Я решила взять фамилию Раневская. У нас есть что-то общее, далеко не все, совсем не все.

– Раневская – хорошая фамилия, – сказала Ф. Г. – Звучная и ясная. Это вам не классический «Темирзяев», сразу вызывающий отрицательную реакцию.

Я вот никак не пойму, как можно концертировать с такой фамилией, как «Крыса»?! Увижу на заборе афишу с гигантскими буквами – Крыса и каждый раз вздрагиваю! Я ли человек такой тонкой организации, или тут другая причина, но клянусь: не пойду в консерваторию, где мадам Чехова своим сказочным голосом объявит:

– Чайковский. Концерт для скрипки с оркестром. Исполняет лауреат множества конкурсов Олег Крыса!

Первый раз пьеса Чехова «Вишневый сад» была поставлена на сцене Московского художественного театра в 1904 году. В роли Раневской выступила жена Антона Павловича, актриса Ольга Книппер

Ну не хочу я слышать рядом с любимыми композиторами фамилию, напоминающую грызунов, которых с детства боюсь и не могу видеть.

Ведь до революции, в проклинаемые сегодня блаженные времена, не случайно же все люди публичных профессий – певцы, художники, адвокаты, врачи – думали о своих именах. Мы как-то с Павлой Леонтьевной читали телефонный справочник – какие там фамилии, диву даешься! Но только не у артистов! Ну, нельзя же слушать оперу, где Джульетта – Паскудина, а Ромео – Шкодников! Это просто вам помешает настроиться и на Гуно, и на Шекспира.

Мы смеемся, а Ф. Г. вспоминает записные книжки Ильи Ильфа, которые она нередко цитирует.

– Помните у него: «Наконец-то! Какашкин меняет фамилию на Сергей Грядущий. Глуп ты, Грядущий, вот что я тебе скажу». Так, кажется?

Между прочим, Ильф – тоже псевдоним. Только тут уж никак не скажешь, что писатель хотел скрыть свою национальность. Не дожил он, слава богу, до страшных лет конца сороковых – начала пятидесятых годов. И вы этого не знаете.

– Почему? Я помню, – возразил я.

– Что вы помните?! – Ф. Г. вдруг стала агрессивна. – Вы учились, а не жили! Особенно когда поднялась эта кампания против врачей – «убийц в белых халатах», по улицам еврею ходить стало опасно! Сегодня в это трудно поверить, но в театре какой-то ублюдок назвал билетершу-татарку «жидовской мордой», и та быстро куда-то скрылась – только бы не нарваться на скандал.

Говорили, где-то в Сибири, среди болот уже строили для евреев бараки без света и воды – настоящие концлагеря.

– Моего отца вызывали и предложили ему развестись, если он хочет остаться в Москве, – сказал я.

– Вот видите! А сколько лет ваши родители уже вместе?

– В этом году исполнится пятьдесят.

Илья Ильф, чьи афоризмы любила цитировать Раневская

– И никакой золотой свадьбы у них не было бы, если бы лучший друг советского искусства внезапно не дал дуба. Мне позвонил Михаил Ильич и сказал одно только слово:

– Подох.

Я сразу поняла, о чем он, но испугалась, как такое говорить по телефону?! А он:

– Не бойся, Фаина, хуже не будет!

Хуже некуда уже было! А тогда, в начале пятидесятых, мы все фиксировали мелочи, стараясь не думать о главном. Помню, как все перешептывались:

– Заметили? По радио перестали звучать еврейские фамилии!

Ну, Левитана тогда трогать еще не решились, а Владимиру Герцику предложили стать Владимиром Сердечным. Смешно, хоть и было не до смеха. Кто-то предлагал заняться массовыми переводами: Гольдберг превратить в Златогорову Фельдман – в Полевую, Зискинда – в Сладкова. За словари засесть нетрудно, но антисемитов это не уменьшит. А в интернационализм русского народа я все равно не поверю, как не могу назвать беззлобными еврейские анекдоты, которыми он всегда тешился. И кто их сочинял, вы задумывались?..

Кстати, о словарях. У вас есть Даль, а как часто вы его читаете? Изредка. Меня не волнует, почему у нас вообще изредка занимаются культурой, но мне хотелось бы иметь дело с человеком, который знаком с культурой не понаслышке. Тащите сюда том на «Р»!

Напора красоты не может сдержать ничто!

Мы склонились над словом «рано» – от него, по мнению Ф. Г., и произошла столь дорогая ее сердцу фамилия Раневская.

– Видите, – сказала она, – по Далю «рано» – это не только «встать ни свет ни заря» или явиться в гости, когда тебя еще никто не ждет. По Далю, «рано» – заранее, загодя, преждевременно. Я думаю, Чехов дал такую фамилию Любови Андреевне потому, что она тоже преждевременный человек: живет страстями, когда все вокруг все высчитывают, вымеривают, выгадывают. Раневская – значит появившаяся рано, неожиданно, не к сроку. Может быть, Чехов даже думал, что неприкаянным людям, непрактичным, умеющим любить без оглядки, если и найдется место в жизни, то лет эдак через двести. Таким людям, каким Чехов был сам.

Весенний, солнечный, тихий день.

– Я вижу солнце из окна, – сказала Ф. Г., когда я позвонил. – Врачи снова уложили меня – не знаю, что там они еще нашли на моем израненном сердце. Приезжайте.

С каким удовольствием я читаю вашего Киша, – встретила меня она. – Почему у нас так мало его издают? Что за тираж для такой блестящей книжки – две тысячи пятьсот экземпляров!

– В тридцатые годы его издавали больше, – сказал я, – а в общем, сегодня, кроме студентов-журналистов, изучающих курсы теории печати, Киша, пожалуй, мало кто и знает. Я случайно наткнулся на эту книжку у букиниста, а старые сохранились разве что в Ленинке.

– Кстати, здесь есть перевод Софьи Парнок, – Ф. Г. открыла кишевские «Репортажи». – Вот о велосипедных гонках – как великолепно переведено. Вы слыхали эту фамилию?

– Нет, не слыхал.

– Вот судьба художника! Верно сказано: артист умирает дважды – один раз естественной смертью, второй – в памяти современников. Софья Парнок – поэтесса, очень своеобразная, талантливая, с шумной биографией. Печаталась она до революции и в двадцатые годы. А затем смолкла, и вот: зарабатывала на жизнь переводами, человеком она была высокообразованным. Умерла до войны…