Призраки и художники - читать онлайн книгу. Автор: Антония Байетт cтр.№ 47

Ее путь лежал в горку, по двум улицам с обычными для окраин аккуратными викторианскими домами красного кирпича, которые выводили к широкой и закрученной шоссейной развязке. Она, пустая и мертвящая, была врезана в пространство районного парка. Тайным ходом на неосвоенные территории за всем этим бетоном служил подземный переход. Бодрый, сияющий здоровьем Вольфганг бросался то туда, то сюда, поднимал ногу у фонарных столбов и припаркованных машин. Когда миссис Сагден засмотрелась на чьи-то ирисы за изгородью, на проезжей части вдруг резко перестроилась легковушка и с визгом остановилась у тротуара на встречной полосе. Сейчас выскочит из машины? Водитель был восточной внешности, с квадратным и непроницаемым лицом. Он здесь живет, просто-напросто парковался и забыл включить поворотник. Миссис Сагден, глядя в асфальт, направилась к подземному переходу. Над входом кроваво-красной краской был неряшливо начертан благодушный лозунг «Мясо — это убийство». Большинство граффити на стенах малевал явно какой-то педант, обвел все надписи белым распылителем. Теперь все имена — Джулия, Лоис, Шерон — и пронзенные сердечки оказались в аккуратных рамках, к которым без орфографических ошибок было приписано «проститутка», «эксгибиционистка», «ненавижу тебя» и т. д. Этому блюстителю нравственности миссис Сагден поставила бы «4» за почерк и «5» за грамотность. Она вообразила, как он приходит сюда в белом дождевике-стекляшке, под цвет краски, уставясь из-под очков в металлической оправе куда-то поверх мысков своих начищенных до блеска ботинок. Миссис Сагден подумала, что тот, кого она опасается, вполне может быть таким. Судя по буквам, рука твердая, намерения яснее некуда. Любит, видимо, молодых и хорошеньких, да вот со своей только что поссорился. Никто не поручился бы, что он не заметит полноватую фигуру в шерстяной шапочке, лохматую и полуседую, с трудом бредущую по лужам.

Кто знает. Однажды вечером она устроилась на диване, рядом недовольно пыхтел Вольфганг, а по телевизору шла целая передача на эту тему. Показали разговор с осужденным молодым насильником. Лицо его было затемнено, говорил силуэт на ровном бирюзовом фоне. Рассказал среди прочего, что всегда выбирал женщин отталкивающей внешности или по крайней мере некрасивых. Вдруг он прикрыл рот рукой и прибавил: надеюсь, никто из них эту передачу не смотрит, а то еще обидятся… Объяснил, что поступал так из чувства неполноценности, из желания доминировать. Сейчас проходит интенсивное лечение в группе. Все эти приличные слова так легко слетали с его уст, будто его вызвали отвечать к доске. «Хорошеньких-то я побаиваюсь, — говорил он, — из-за страха, может, и отступил бы». Миссис Сагден слушала эти слова, шедшие из этой черной дыры на экране, и знала, что этот приятный молодой голос — да, это голос того человека, это его она слушает. Он был похож на мальчишек, ее школьников, которые спустя годы приходят в школу похвастаться, как устроились в жизни. В те давние времена мальчишки ее как учителя любили. И они ей тоже нравились. Нагловатый юнец-рабочий — любитель посвистеть со строительных лесов девушкам, студент на педпрактике, благодарный за хорошие наставления. Изменился мир, изменилась и миссис Сагден.

* * *

У дальнего выхода, на лестнице к свету, ей встретился мужчина. Шел быстро, был смугл и высок, нахмурен. Под низко опущенной шерстяной шапкой виднелись впалые щеки с мощной щетиной. Военного покроя куртка, линялые джинсы, грязные кроссовки. И снова взор миссис Сагден заволокло пеленой тревоги. Она шла дальше наверх, мимо него. Он был насторожен, смотрел в другую сторону, точно сам так же занервничал. Может быть, просто вел себя как все англичане: зачем лезть в чужую жизнь? Но ведь были же времена, когда люди на улице просто так здоровались, обменивались парой дежурных фраз, хотя бы в знак нейтралитета. Конечно были. А вот сейчас… Она — боялась его спровоцировать, он — что она неправильно поймет. А может, он просто не в духе или вообще толком ее не заметил.

Раньше, когда страхи еще не окрепли, миссис Сагден заставляла себя отвлекаться, думать о чем-то другом. Обещала себе маленькие радости. Если я по пути на пруды дойду до тех вон кустов и ни разу о нем не подумаю, то, значит, придет письмо от Джеймса. Или, пожалуй, куплю себе шоколадный эклерик. Так по-детски себя уговаривать она давно перестала. Все равно ни эклера, ни письма она особенно не хотела и не ждала, а ждала она только вечера, чтобы лечь спать. Уговоры эти вылились в настоящую битву в сознании миссис Сагден. До тех кустов она так и не доходила, резко разворачивалась, с тревогой клича Вольфганга, и отчаянным шагом направлялась в сторону дома — с мечущимся взглядом и пылающим сердцем. Нет, нет, страхи надо встречать честно. Выходить в его мир можно, если ты способна анализировать свой страх и если знаешь, кто это может быть и что́ может произойти.

* * *

Вот показались уже ближние деревца рощи — серебристые березы и лещины с их сережками. Почти как за городом, разве что не смолкая гудит шоссе по ту сторону тишины. Продвигаясь вдоль дороги к роще, миссис Сагден спрашивала себя, всегда ли было так. Раньше тоже случалось насилие над девочками, а пожилых женщин настигал удар по голове и лилась их нежаркая кровь? Или раньше было как-то иначе и меньше, чем сейчас? Во всяком случае, в наши дни об этом приходится больше думать, отвечала она себе. Если даже и не насилуют сейчас больше прежнего, то деяния эти разрастаются оттого, что о них больше думают и чаще вспоминают. Похоже, что так. Да, мы стали цивилизованнее — такие вопросы обсуждаются открыто, потерпевших никто не винит, наоборот, им легче найти утешение. Но от всего этого, рассуждала миссис Сагден, мне только страшнее. Нарастает не только страх, но и то, что он чувствует. Им обоим знакома эта завороженность при виде человека в капюшоне, оцепенение от беспомощности, брошенности. Она знала, что он, тот, видит по телевизору и в кино всякие бесчинства, о которых в противном случае, может быть, и не помыслил бы. Вот и она, глядя по ночам на экран, возвращается в мыслях к сценкам, ранее невообразимым. А к вообразимым и того чаще. Все это будто разлито в воздухе.

Одно было ясно — думы о нем, об их возможной встрече питались страхом. Ей хотелось бы, чтобы это было ясно не ей одной. Простой и беспримесный страх, без всяких там вытесненных желаний. Возможно, он этого и не знал, хотя ей казалось, что он жаждал бы прежде всего ее страха. Даже будь у нее скрываемые от себя самой желания, он бы отнесся к ним с отвращением, он сам бы захотел ее за такие мысли наказать. Как-то она включила по телевизору популярную комедию: падение Рима или там Джайпура, средних лет дамочки сидят и вопрошают, когда же придут варвары и начнутся грабежи и насилие. Сразу выключила. Нет, желание тут ни при чем. Ее желание умерло намного раньше, чем не стало Брайана. Он умер во сне. Они спали рядом, и вдруг его рука в последней судороге нечаянно упала ей на грудь. Она помнила, что когда-то хотела его, а еще раньше ее охватывал трепет нетерпения от тяги к мужчине, мужчинам. Теперь-то она была как вчерашний молочный пудинг — остывший, неприятный. В доме без Брайана стало так тихо — и хорошо, что тихо, — хотя и одиноко. Он совсем недолго побыл на пенсии, и время это проходило в маете и беспорядке, в каждодневной борьбе характеров, борьбе за пространство стола, а то и жизненное пространство. Конечно, ей было очень жаль Брайана. Нет больше его интересов, надежд, любимой еды. Некому высказываться о Маргарет Тэтчер и любить георгины. Но что касается ее самой, то, скажем так, ее все более или менее устраивало.