Призраки и художники - читать онлайн книгу. Автор: Антония Байетт cтр.№ 31

— Так я и правда могу поджигать деревья!

Она легонько заплясала под треск и гул разгоравшегося огня. Мелкие существа прыснули в стороны мокрицами из резаной соломы, и она смотрела на них, как довольный ребенок на муравьев, бегущих из раздавленного муравейника. Вихорьки жара подлетели, подхватили ее и понесли прочь от стянутой трескающейся твари. Прочь.

Каждый день они перемещались по трем сторонам прямоугольника. Восемнадцать этажей вниз в прямоугольной башне, под широкую автостраду с движущимися лентами скоростных автомобилей, девятнадцать этажей вверх в другой башне, потолще и не такой сверкающей, стоящей на недосягаемом противоположном берегу магистрали. Недолго потеряться, как крысам в лабиринте, и ходить в разные стороны по отполированным серым подземным переходам, но эти зигзаги выпрямились, словно их резко дернули за концы, и вот они уже поднимаются на девятнадцатый этаж.

Когда они на минуту останавливались рядом с унылым ревом моторов, перед ними возвышалась коричневая башня, назначение которой, казалось, заключалось в том, чтобы поднимать высоко над городом и демонстрировать прямоугольное число, составленное из ярко-красных огоньков, таких же как множество тормозных огней. В первый день число это было 379. На второй день — 378. К третьему они нерешительно выдвинули гипотезу, что число каждый день уменьшается на единицу. Один из них рискнул предположить, что это цена закрытия на бирже, может быть, токийской, а может — сингапурской. Они не знали, сколько потребуется таких понижений на единицу, чтобы гипотеза о цене закрытия стала статистически маловероятной. Они были преподавателями английской литературы. Конечно, можно было спросить на девятнадцатом этаже, где проходила конференция, но там короткие перерывы, когда можно поговорить, были заполнены серьезными вопросами восточных коллег о взглядах Кристевой на желание ^[25] и о карте перечитывания Гарольда Блума. ^[26] Селию Квест, выступления которой были посвящены Джону Мильтону и Джордж Элиот, тоже занимала загадка этих прозрачных красных цифр над лифтами, перемещавшими их с земли в воздух. В меньшей, лекционной башне не было четвертого этажа. В большей, где она спала на нежно-бежевых атласных простынях и ела американизированную разновидность континентального завтрака, не было тринадцатого. Она жила в номере 1840. Профессор Бакстер сказал, что его легко запомнить: это год, когда была опубликована поэма Браунинга «Сорделло». Когда он произнес «Сорделло», перед мысленным взором Селии возникли четкие, хотя и никак не связанные с нынешними обстоятельствами, картинки залитых тосканским солнцем причудливых высоких средневековых башен Сан-Джиминьяно, грозных, узкоглазых, обветшалых крепостей из другого мира и другого времени. А за ними — головокружительная, скрипящая Вавилонская башня Брейгеля. Из забранного густой сеткой окна номера 1840 был виден только глубокий овраг между тяжеловесными, массивными строениями, которые при дневном свете были грязными, красновато-коричневыми или цвета хаки, плохо различимыми в бензиновом мареве. По ночам же это был черный залив, по которому яркими лентами бежали огоньки. Из окна девятнадцатого этажа по другую сторону дороги виднелись изрезанные закругленные меловые глыбы неприступных гор с черными расселинами на белом фоне, спускавшимися к деревьям, там, где в горы вторгались башни. Эта солнечная белизна и острый запах — смесь чеснока с чем-то неопределенно рыбным, — доносившийся временами от стоящих то там, то здесь на тротуаре жаровен, были единственными признаками того, что они проехали полсвета, пролетели над пустынями и горными хребтами, над вспененными тайфуном желтыми волнами, над пряно пахнущими городами, возле которых они оказывались запертыми в своей похожей на металлическую сигару тюрьме — запертыми из осторожности, из страха перед террористами в тюрбанах.

* * *

У Селии было два выступления. Первое — о символах добродетели у Мильтона. Мильтон точно знал, что такое добродетель. Селия описывала то, в чем был абсолютно уверен неподкупный Христос, отвергающий в его поэме «Возвращенный рай» пищу для утоления голода, мировое владычество и восхваление в книгах, в лучшем из того, о чем думали и сказали в мире. ^[27] И беспрестанное чтение Христос у него по-библейски осудил: «Да и чтенье многих книг / Не здраво, учат мудрые». Он не потерял равновесия на головокружительной вершине Храма. «„Негоже искушать Всевышнего“. Изрек — и устоял». ^[28] Студенты Селии в неблагополучной Средней Англии не принимали Мильтона. Они даже на время не могли заставить себя поверить в его предопределенную патриархальностью космологию. Они считали его характеристику Евы проявлением сексизма, а его словарь — признаком элитизма. А еще — логоцентризма и фаллоцентризма, добавляли для полноты самые продвинутые. Они выросли на проблемах литературы социального реализма и не воспринимали музыки стиха. Восточные же филологи, собравшиеся здесь, в стандартно бежевом пресс-центре, слушали молча и вежливо. Их страна, как сказано в путеводителе, конфуцианская, буддистская, католическая и остаточно шаманистская. Путеводитель был американский, эклектичный, пропитанный идеей равенства всех этих культурных явлений. Селия в самолете изучала их алфавит — удивительно логичную и ясную систему, разработанную просвещенным правителем в те времена, которые в истории Европы считаются Средними веками. Состоит он из серии отдельных квадратов, а штрихи и крючочки, которые можно добавлять или убирать, образовывают связную систему последовательных фонем и положения губ и языка для взрывных и щелевых согласных. Это язык, который пришелся бы по вкусу искусственному интеллекту или какому-нибудь не столь завистливому божественному изобретателю ^[29] времен строительства Вавилонской башни. Алфавит был построен разумно. Он представлял, как утверждалось в путеводителе, серию звуков, правильно произнести которые не может ни один другой народ — даже изрядно попрактиковавшись. Интересно, думала Селия, разворачивается ли он, как в китайских диалектах, в модифицируемую цепочку односложных слов? Если да, то как говорящие, преподаватели этого языка, слышат мильтоновские переходы от латинской сложности к простой англосаксонской речи? Она ведь не знает, к кому она обращается. Селия уверенно процитировала добродетельную Леди из «Комоса»: