Михаил Ефремов
«Ленинграду» бояться не хера, они могут идти на все четыре стороны, в том смысле что они совершенно свободны в своем выборе. Они по-любому будут правы, потому что такую платформу себе заготовили! И названием, и музыкой, и матерком, и всеми этими бытовыми философскими слоями, которые они так или иначе снимали один за другим. А если они, как The Beatles, хотят разбежаться, тогда пускай выдают своего «Сержанта Пеппера». Но тогда уж пусть стараются по полной, причем именно по звуковому ряду.
Сергей Шнуров
Чем меньше делаешь, тем больше тебя узнают на улицах. Вот меня GQ опять назначил человеком года. Никто нихуя в этом году не сделал, включая меня, а кому тогда, спрашивается, давать премию? Мне, разумеется.
Всеволод «Севыч» Антонов
Мне до сих пор снятся сны, что мы выходим играть, а никого в зале нет.
Глава седьмая: мужик для музыки
Поутру в холодильнике обнаруживается шикарная линия продуктов — полупустая бутылка бюджетного виски White Horse без крышки, два пива «Крушовице», какая-то старорежимная сельдь в винном соусе, икра минтая и кетчуп. Рядом с плитой валяется недоеденная закоченевшая пицца из ночного магазина, похожая на обкусанное глиняное блюдо. У раковины стоит закрытая консервная банка с питьевой водой. На обеденном столе — початые до двадцатой страницы «Братья Карамазовы», летовский альбом «Зачем снятся сны», пособие по григорианскому пению и запиленный до наждачного состояния DVD с надписью «Сними трусики, пропусти стаканчик». На полке стоят фотопортреты Сталина и Высоцкого. Лето. Квартира большая, светлая, радостно неухоженная, как молодая девка. Здесь живет Шнур. А вон и он сам. Шнуров спит на диване в одежде и без одеяла. Подушкой ему служит свитер. На нем даже написано, что это Шнуров, поскольку он спит в майке с собственным изображением. У него нет татуировок, зато на груди болтаются сразу три креста. «Если б я делал себе татуировку, — однажды признался он, — то, конечно, „Мишек в лесу“. Во всю спину». Рядом валяется выключенный телефон Mobiado. На часах полдень, но Шнуров еще долго не проснется, поскольку угомонились мы в девять. В квартире мертвая тишина, слышно только, как кошка перегрызает телефонный провод. Собак Шнуров не любит.
Я бы не стал преувеличивать масштабы шнуровского пьянства, однако и принижать его способности в этом плане не стоит. Пьет он порядочно. Хмелеет сравнительно быстро, но держится дольше всех — будет пить до утра, до полного изнеможения, до агонизирующей бравады. Так было и вчера. После 500–700 граммов Шнуров, нагуляв опасный темный огонек в глазах, любит устроить кому-нибудь капитальный разнос — особенно страдают от него люди творческих профессий, имевшие неосторожность вступить с ним в спор. Пребывая в режиме «walk on the wild side», Шнур не лезет в карман ни за словом, ни за кулаком — споры иногда кончаются дракой, но вчера обошлось. Вчера ночью Шнуров выдвинул тезис «„Спитфайр“ — самая хуевая группа в мире». «Спитфайр», напомню, вот уже пять лет как составляет костяк группы «Ленинград», и ключевые фигуры ансамбля как раз присутствовали. Шнур полночи проводил методичную работу по уничтожению собственных музыкантов. Когда трубач Рома Парыгин попытался что-то возразить, Шнуров сказал: «Я — гений, а ты — нет». Я подумал, что в свете подобных разбирательств группа «Ленинград» недолго просуществует в нынешнем составе, но оказалось, что такие проработки не редкость и на них никто давно не обижается.
Шнуров на самом деле очень серьезно относился к музыке, в том числе и к собственной. Подолгу слушал Рахманинова, купил даже абонемент на вечера органной музыки, пытался меня туда загнать. Несмотря на перманентные автохарактеристики «мы играем говно-музыку», за мало-мальский наезд на «Ленинград» он бил в морду не раздумывая, оперируя при этом стивенсоновским словечком «пес». Он вообще ершистый — в четвертом классе ему перебили лопатой ногу за то, что он не хотел стоять в строю.
Обычно люди, напиваясь, говорят на повышенных тонах. Шнур, наоборот, начинает говорить тише, глуше, со сдавленной хрипотцой.
Шнуров легко может обидеть, ударить, но при этом человек он все-таки не опасный, не гадкий. В нем нет этой подлой кабацкой есенинщины, столь распространенной среди музыкальной богемы, — сзади бутылкой по голове и т. п. Хотя драться со Шнуровым непросто. Я видел его пару раз в деле — у него четкий отработанный удар, и он очень быстро двигается. Однажды я в образовательных целях предложил ему спарринг, но уже через несколько секунд пропустил такой удар в челюсть, что у меня отпала всякая охота продолжать тренировку. Поэтому, когда опьянение поневоле приводит к состязаниям, я предпочитаю более безопасный армрестлинг. Шнур традиционно валит меня правой, я его — левой.
Как-то мы встречали с ним Новый год — это было в «Б2» в 2002-м. Шнур играл сольник. После концерта все перепились, и одна моя знакомая зачем-то похвасталась: «А мой муж, кстати, каратист». Мужем был человек по имени Эрик Янсма, милейший тишайший голландец в очках, ростом чуть не на голову меньше Шнура и в тот момент практически не говоривший по-русски. Шнуров обрадовался: «Давно мечтал подраться с каратистом!» Прежде чем кто-либо (и в первую очередь Эрик) успел что-либо сообразить, Шнур молниеносно надавал ему тумаков, еле оттащили. Потирая ушибы, Эрик признал: «He moves pretty fast».
Про Шнурова можно сказать словами Бунина о Катаеве: «Был в нем определенный бандитский шик». Он дитя спортивных лагерей — в свое время мог подтянуться сорок раз. Шнуров любит вставлять в речь словечки типа «фраер», порассуждать о чужих семизарядных помповиках и вспомнить о своих пневматических пистолетах. В юности он шастал в Money Honey в белой майке, клетчатых брюках и танцевал в два раза медленнее, чем играла музыка. Имел даже ножевое ранение — по малолетке.
Что пьет Шнуров? Ну, водку. «Царскую» и «Русский стандарт». Однажды ему померещилось, что на этикетке написано не «Русский стандарт», а «Мария Стюарт», с тех пор он так ее и называет. Также он питает слабость к Remy Martin, Moet&Chandon, клубничной «Маргарите», сакэ и сидру. И обожает мохито. Один раз ему в баре на Таганке перелили сразу порций десять в пластиковую лохань, он приперся с ней на какую-то рублевскую корпоративку, издали было полное ощущение, что это банка рассола.
Надо сказать, что деньги (довольно большие) имеют для Шнурова символическое значение. Символическое в буквальном смысле слова. Они для него что-то вроде Прекрасной дамы, в том смысле, что он не наслаждается ими в полной грубой хозяйской мере. Будучи состоятельным человеком, он совершенно не оброс соответствующими привычками. Никаких тосканских вин, никаких single malt никаких гастрономических излишеств, никаких курортов или ботинок Prada. Он как варил свой фирменный суп из красной фасоли с тушенкой, так и продолжает его варить. Весь его вид говорит: «Мы можем позволить себе все, но выбираем именно это». Как объяснил однажды Шнур фотографу Васе Кудрявцеву, наличие у себя телефона Vertu — это не для того, чтоб отбиваться, это чтоб не нападали.
Однажды в Лондоне я привел его в Selfridges, пробыли мы там минут десять. Выйдя, он проворчал: «Не знаю, кем надо быть, чтобы покупать ботинки за триста фунтов». То же самое и с путешествиями — больше всего ему нравилось воинствующее захолустье. На правах телеведущего НТВ он объездил полмира, однако единственной точкой, о которой он мне распространялся взахлеб, оказался Таджикистан. Ни Мексика, ни Америка, ни Гондурас, ни Вьетнам, ни даже Эфиопия не произвели на него такого сокрушительного впечатления, как Душанбе. К машинам Шнур относился практически как Генсбур. Не умеющий водить Генсбур использовал свой «роллс-ройс» как пепельницу, не умеющий водить Шнуров зачем-то собрал антикварную коллекцию ходовой рухляди — «чайка», «волга», «победа».