Предатель ада - читать онлайн книгу. Автор: Павел Пепперштейн cтр.№ 41

Герман вкратце рассказал мне о некоторых достижениях института, тщательно скрываемых, по понятным причинам, от широкой публики. Несколько воскрешенных уже есть, и с ними работают в закрытом лабораторном режиме. Все они, по словам Германа, относятся к выдающимся людям прошлого. Герман отказался назвать их имена, кроме одного — Пабло Пикассо. Именно для работы с этим воскрешенным меня и приглашали в Институт имени Федорова.

Герман сообщил, что решение воскресить Пабло Пикассо было принято по инициативе руководителя института — профессора Ермольского, который является страстным почитателем этого художника.

«Работа была предельно сложная, мы все не спали несколько недель подряд, работать приходилось днем и ночью, в сверхнапряженном графике, но, кажется, наши усилия увенчались успехом, — рассказывал Герман. — Пабло с нами. Или почти с нами. Я не смогу в коротком разговоре объяснить тебе множество тонкостей и нюансов, связанных с такой новой и революционной областью науки, какой является современное воскрешение умерших. Но ты сам сможешь понять и почувствовать многое в процессе работы с воскрешенным. Понимаешь, внутренний мир человека, вернувшегося в среду живых после долгого отсутствия, он как бы слегка заморожен и оттаивает постепенно. Многие навыки, привычки, свойства личности восстанавливаются не сразу. Многое приходится раскручивать почти с нуля. В этом деле решающую роль играет общение. По соображениям секретности мы не можем привлекать к работе слишком много людей со стороны. Но нам нужен художник. Настоящий художник. Для начала хотя бы один. Тебя я знаю давно, мы прекрасно работали вместе в девяностые годы, времена „Медицинской Герменевтики“ и сейчас вспоминаются мне как один из интереснейших периодов моей жизни. К тому же ты его тезка. Мне известно, что твои родители назвали тебя в его честь. Да и инициалы совпадают — П. П. Ты разговорчив, общителен, склонен к эмпатии. Это именно то, в чем сейчас остро нуждается Пабло. Я предложил Ермольскому твою кандидатуру, и он согласился с восторгом! Ермольский видел твои картины и рисунки, и он ценит тебя как художника и как медицинского герменевта. Ему известно о твоей экспериментаторской жилке. Мы хотим, чтобы ты провел несколько месяцев в институте, находясь в непрерывном творческом общении с Пабло. Сразу предупрежу: работа предстоит более сложная, чем тебе могло показаться из моего краткого описания. Но что может быть интереснее?»

Честно говоря, я был ошеломлен этим предложением, да и всей этой ситуацией в целом.

— Но я не знаю французского и испанского! — попробовал я возразить.

— Это не проблема. Пабло неплохо говорит по-английски, а в настоящее время ему преподают русский язык. Он схватывает быстро.

Мог ли я отказаться? Мои родители действительно назвали меня в честь Пабло Пикассо, так мог ли я отказать в поддержке и общении своему воскрешенному тотемному предку? К тому же я всегда обожал этого художника. Конечно, я согласился.

С трепетом ждал я назначенного дня, когда меня должны были отвезти в тот заповедный уголок Подмосковья, где располагается Институт имени Николая Федорова. И вот этот день настал!

В отдалении от городского шума, среди живописных холмов, покрытых сосновыми лесами, раскинулись белоснежные корпуса центра. Перед главным входом я увидел на небольшом постаменте мраморную голову лысоватого человека с бородкой. Николай Федоров! Великий русский мыслитель девятнадцатого века. Скромный отшельник, таившийся почти всю свою жизнь в недрах одной из московских библиотек, аскетично питаясь лишь черным чаем и хлебом. Незаконнорожденный сын князя Гагарина, от которого идет прямая линия к другому Гагарину — Юрию, который стал первым человеком в истории, покинувшим во плоти пределы земного шара, вышедшим в космос и вернувшимся обратно на Землю! Именно Николай Федоров в своей знаменитой книге «Философия общего дела» писал, что человеческая наука должна сконцентрировать свои усилия на задаче воскрешения умерших. И эта идея дала мощный импульс российским космическим исследованиям, потому что Николай Федоров предлагал расселять воскрешенных на других планетах. Циолковский и Королев считали себя учениками и последователями Федорова, под влиянием федоровских идей родилась идея о бальзамировании тела Ленина и создании Мавзолея… И вот я с замиранием сердца осознал, что наконец настало время осуществления самой главной из поставленных Федоровым задач — умершие начали возвращаться к нам! Можно ли вообразить что-либо более радостное? Мне не терпелось спросить, воскрешен ли уже сам Федоров и можно ли мне будет увидеть его, но я благоразумно решил, что сотрудникам института виднее, какой информацией следует делиться со мной, а какой нет. Степень доверия и без того казалась зашкаливающей.

Герман представил меня руководителю института профессору Александру Степановичу Ермольскому и группе его ближайших сотрудников. Я горжусь, что мне посчастливилось пожать руки этих людей, осуществивших самую трепетную мечту человечества, которая в течение веков казалась несбыточной.

— Надеюсь, вам у нас понравится, — сказал Александр Степанович Ермольский, награждая меня приветливой улыбкой, а также пристальным, изучающим взглядом синих глаз. — Ваш подопечный ждет вас. Мы оборудовали здесь, в институте, квартиру-мастерскую, где, как мы надеемся, вы проведете вместе с Пабло несколько плодотворных месяцев. У вас будет своя комната, а также просторная студия для совместной работы. Впрочем, вы все увидите сами.

И вот я вошел в большую светлую студию с гигантским окном, за которым расстилался упоительный русский ландшафт: сосновый лес, позолоченный солнцем, река, делающая плавный изгиб, а за рекой — до самого горизонта уходящие вдаль заснеженные поля. В кресле лицом к окну неподвижно сидел невысокий, ниже среднего роста, совершенно лысый человек.

Глаза его были закрыты, сильные крупные руки сцеплены замком на коленях. Он был без обуви, одет в тельняшку и светлые широкие парусиновые штаны. У меня было время осмотреть его. На первый взгляд ему можно было дать лет шестьдесят. Черты лица резкие, нос крупный, слегка приплюснутый. Никакого внешнего сходства с обликом Пабло Пикассо, который я знал по фотографиям, я не заметил. Ни на голове, ни на руках никаких признаков волос. Кожа казалась белой, цвета сгущенного молока. Уши крупные, круглые. Телосложение, пожалуй, более атлетическое, чем у коренастого Пабло в его прежней жизни. Спина прямая, шея короткая, толстая. Бровей нет, зато надбровные дуги ярко выражены. Голова большая, круглой формы.

Я произнес несколько приветственных слов, но никакой реакции не последовало. Он по-прежнему сидел неподвижно, с закрытыми глазами.

Я походил по студии. Здесь все было готово к работе. Стояли загрунтованные холсты разных форматов, на стеллажах расставлены коробки с красками, разложены кисти. Несколько мольбертов в разных точках пространства. На четырех больших рабочих столах разложены пачки бумаги, причем самой разнообразной, высочайшего качества. Удобные столики на колесах щетинились кистями, аппетитно сверкала акварель в отделениях распахнутых коробок. Но нигде — ни на холстах, ни на листах бумаги — я не увидел ни одной линии, ни одного пятна, ни одного карандашного наброска или хотя бы почеркушки. Все оставалось девственно-чистым, нетронутым.