Зеркальный вор - читать онлайн книгу. Автор: Мартин Сэй cтр.№ 68

Крепостная стена рушится, крестоносцы берут верх над греками, публика восторженно кричит и аплодирует. Делла Порта выходит из-за кафедры, самодовольно раскланивается, затем нагибается над деревянным ящиком (на миг огромная тень его костлявой руки в окружении роя пылинок пересекает экран) и закрывает отверстие крышкой. Панорама гаснет.

Девушка что-то говорит про диаметр отверстия, двояковыпуклые линзы и сферические зеркала, но Гривано, извинившись, торопливо покидает комнату. В большом зале слуги уже снимают шторы с окон, впуская солнечный свет. А со двора в зал врываются гогочущие дети в шлемах своих отцов, размахивая тупыми игрушечными мечами. Гривано пробирается сквозь эту ватагу, выходит во двор, перешагивает через гипсовый макет зубчатой стены и полной грудью вдыхает теплый воздух.

Еще одна группа слуг убирает грязную посуду с банкетного стола. Миновав их, Гривано направляется в дальний конец двора, к приземистым самшитовым изгородям, которые концентрическими кольцами окружают полированный мраморный циферблат солнечных часов на фундаменте из серого известняка. Судя по тени от железного гномона, скоро часовые колокола пробьют двадцать один раз. Бриз уже разогнал дымку; несколько облачных перышек высоко в небе с поразительной быстротой удаляются к горизонту. На Гривано вдруг наваливается усталость. Он садится на изогнутую скамью и наблюдает за тенью гномона, ползущей по гладкому желтоватому мрамору. И вновь появляется эта девушка.

Она смотрит на него поверх живых изгородей; лицо ее покрыто вуалью, нервные пальцы сведены в замок. Гривано встает, обнажает голову и без слов смотрит на девушку, пока та не присоединяется к нему на скамье. Какое-то время они сидят в неловком молчании. Теперь видно, что она старше, чем сначала показалось Гривано, — вероятно, уже за двадцать. Что-то в ее облике напоминает ему о Кипре, но он не может понять, что именно.

— Кто вы? — спрашивает он.

— Меня зовут Перрина, — отвечает она. — Я родственница сенатора Контарини.

— А кто ваш отец?

— Моих родителей давно нет в живых, и я никогда не видела своего отца. Я выросла в этом доме.

Колокола по всему городу отбивают очередной час, не попадая в унисон, так что в целом это напоминает беспорядочно молотящий по крыше ливень. Руки Гривано начинают мелко трястись, и он сцепляет пальцы, подавляя дрожь.

— Насколько я понял, вы монахиня, — говорит он.

— Монастырская воспитанница, — сухо поправляет она. — Училась в школе при монастыре Санта-Катерина, но постриг не принимала.

— Очевидно, в монастыре не сомневаются в твердости ваших намерений на этот счет. Иначе вам бы не позволили свободно выходить за его пределы.

— Уже много лет святые сестры получают щедрые пожертвования от семьи Контарини, — говорит она. — Так что у меня есть кое-какие привилегии.

— Понимаю.

Неподалеку от банкетного стола маленький мальчик, несущийся по дорожке вслепую из-за огромного бронзового шлема с глазными прорезями на уровне подбородка, врезается в ствол миндального дерева; шлем слетает с его головы и, бренча, катится прочь. Мальчик сидит под деревом и громко плачет. Гривано улыбается, глядя на эту сценку.

— Я слышала, что вы сражались с турками при Лепанто, — говорит Перрина. — Это правда?

Другие дети сбегаются и начинают дразнить плачущего мальчугана. Девочка постарше, прикрикнув на них, наклоняется над пострадавшим, у которого идет носом кровь. «Сражались с турками при Лепанто, — про себя повторяет Гривано. — А могла бы сказать просто: сражались при Лепанто. Интересное уточнение».

— Да, — говорит он, — это правда.

— Я бы очень хотела услышать о вашем участии в битве, дотторе Гривано, если вы не против беседы на эту тему.

Стайка черно-желтых синиц слетает с крыши и начинает перепархивать с дерева на дерево в поисках плодовых червей. Они вьются над самыми головами детей, нисколько их не боясь, а дети, в свою очередь, не удостаивают вниманием птиц.

— Это было очень давно, — говорит Гривано, — и, по прошествии стольких лет, мне уже трудно доверять собственной памяти. Вы, без сомнения, читали широко известные описания битвы, сделанные по горячим следам ее непосредственными участниками. Это более надежные источники хотя бы потому, что их авторы брались за перо, едва выпустив из руки шпагу.

— Все это верно, — говорит Перрина, — однако мне интересен именно ваш личный опыт. Буду очень признательна, если вы сочтете возможным поделиться им со мной.

— Если на то пошло, — продолжает Гривано, — самое полное представление о той битве можно получить по трудам даже не ее участников, а позднейших историков, которые сами никогда не были на войне и вообще мало где побывали за пределами своих кабинетов. Объективная оценка подобных событий, синьорина, едва ли возможна, когда ты находишься в самой их гуще. Мои воспоминания о Лепанто состоят в основном из клубов дыма, криков, грохота и множества мертвых либо умирающих людей. Я уверен, что в тот кровавый день было совершено немало славных подвигов, но ни к одному из них я не причастен даже в качестве свидетеля. Для меня и моих товарищей все свелось к долгим отчаянным попыткам остаться в живых, и большинство из нас в этом, увы, не преуспело. Не сожалейте об утрате подобных свидетельств, синьорина. И не верьте, что истории павших бесследно исчезли вместе с ними. На самом деле эти истории стали плодородной почвой, которую удобрили их кости.

Когда Гривано заканчивает эту речь, собственный голос кажется ему отдаленным, словно звучащим из какого-то соседнего помещения. Его обзор сужается, отгораживаясь от всего, кроме отдельных деталей облика собеседницы: ее сложенных рук, припудренной груди в вырезе платья, лица под вуалью.

— Неужели вы не понимаете, дотторе? — говорит она, крепко сжав его запястье. — Ведь именно об этом — о хаосе битвы и об исступлении, близком к помешательству, — мне хотелось бы услышать от вас!

Кажется, в глазах ее блестят слезы, хотя судить об этом трудно при опущенной вуали. Он чувствует ее холодные пальцы на своей руке, а затем — внезапные желудочные спазмы, в попытке сдержать которые он закрывает глаза и стискивает зубы.

— Зачем вам это знать? — спрашивает он.

Она разжимает пальцы и сдвигается по скамье чуть дальше от него.

— Потому что, на мой взгляд, как раз в исступлении и хаосе сокрыта истинная картина событий.

Синицы пролетают над их головами, попискивая: «И-чи! И-чи! И-чи!»

— Мои глубочайшие извинения, синьорина, — говорит Гривано. — Я надеюсь, мы еще побеседуем на эту тему, а сейчас я не хочу показаться грубым, но… мне что-то нездоровится. Не подскажете, где я могу найти… место уединения?

Перрина вскакивает со скамьи, хватает его за руку и ведет внутрь палаццо и далее по длинному коридору. При этом она ни на секунду не умолкает: извиняется, выражает озабоченность, предлагает помощь. Выудив из этого потока слов данные о местоположении уборной, Гривано поспешно откланивается.