В те годы мне, юной особе, живущей чувствами и мечтами, еще не приходило в голову, что люди могут бояться слишком сильных эмоций. Что человек может сознательно делать выбор в пользу налаженной комфортной жизни, отказываясь от чего-то неизведанного, непонятного и потому пугающего. Тогда мне еще мнилось, что на свете нет ничего важнее любви…
Оказалось, что это не так.
Уже позже, когда жизнь моя коренным образом переменилась, закрутила меня в бешеном вихре, до меня доходили еще иногда слухи о его судьбе. Он продолжал быть успешным постановщиком трюков, купался в славе первого красавца «Мосфильма», крутил романы с приятными, но не отягощенными сложными амбициями костюмершами и гримершами. Он ни в чем себе не отказывал.
Наши дороги разошлись, меня давно уже волновали другие вещи. Я теперь знала, что то предчувствие, которое когда-то толкнуло меня к нему, было не предчувствием любви. Вернее, любви не к мужчине. С годами выяснилось, что в моей жизни нашлось место только одной большой страсти – страсти к литературе.
И Дмитрию еще не раз довелось появляться на страницах моих книг. То в роли главного героя, то в качестве случайного эпизодического персонажа. Его величественный профиль, разворот плеч, вкрадчивый голос мелькали в моих выдуманных историях, будто бы я невольно отдавала дань этому человеку, пробудившему во мне какие-то до той поры дремавшие чувства.
Я вылепляла этого персонажа, пытаясь вложить в него все то, что виделось мне в образе моей первой любви. Отчаянную бесшабашную смелость, какую-то глубинную порядочность, красоту и грацию – и тепло, то, с каким он тогда обращался со мной. И по мере того как оживал и наполнялся собственными чертами мой герой, я иногда задумывалась – а были ли в Дмитрии все эти качества? Существовали ли они на самом деле? Или я изначально, еще много лет назад, подсознательно сочинила этого великого и ужасного героя, а затем уже наделила этими качествами первого встретившегося мне неординарного человека? Что тут было первично – желание любви или творчества?
Наверное, все вместе. Мне действительно со всей силой юной еще души хотелось любить, а любить в моем тогдашнем окружении было некого. И я обрушила весь водопад обуревавших меня чувств на встретившегося мне в нужное время и в нужном месте человека. И в то же время жажда творчества тоже сидела где-то внутри и подсознательно искала сильных эмоций, которыми могла бы напитаться и выдать на-гора что-то стоящее. Все причудливо переплелось, закрутилось, заискрило…
Впрочем, все это уже совсем другая история.
– Влада! – вдруг окликнули меня.
И я, вырвавшись из собственных мыслей, снова оказалась в своей нынешней реальности, в своем любимом городе, на шумном стамбульском рынке. Среди ярких красочных тканей, благовоний, пряностей, украшений, старинных кофейников и расписных тарелок.
В застывшем от жары воздухе вдруг зазвучали сильные величественные звуки. И мир вокруг замер. Вся суета, сутолока, пряная разноцветная канитель застыла, как на стоп-кадре, и все кругом оказалось заворожено этой древней как мир мелодией. Начался азан.
– Аллах акбар! – неслось над нами в оцепеневшем воздухе.
Дмитрий подошел ко мне. За ним последовал его сын, удивленно разглядывавший меня с каким-то веселым интересом.
Я смотрела на Дмитрия – на этого человека, который когда-то заставил меня ощутить весь восторг и горечь первой безответной любви. На того, благодаря кому я впервые отчаянно мечтала и не менее отчаянно плакала, благодаря кому впервые задумалась о том, что жажда, обуревавшая меня, имеет мало отношения к жажде любви, простого женского счастья. Кого так часто выводила на страницах своих повестей и рассказов. Я смотрела на его темное от загара лицо, на морщинки вокруг глаз и у рта, поседевшие волосы. И вдруг очень отчетливо поняла – я свободна. Прошлое больше не держит меня. Я уже не та юная девушка, отчаянно цеплявшаяся за желание жить и любить, я зрелая, многое повидавшая женщина. Но жизнь моя еще не закончена, она лежит впереди – длинная, непредсказуемая, наполненная взлетами и падениями, радостями и разочарованиями.
Все это продлилось всего лишь несколько секунд – не дольше, чем звучал дневной намаз. Время, все то же удивительное время, способное растягиваться, замирать и ускоряться, словно пускаясь вниз с отвесной горы. Секунда, в которую можно пережить целую жизнь и вихрь прожитых лет, пролетающий перед глазами в одно мгновение.
– Влада, неужели это ты?
– Sorry, you have been mistaken, – ответила я и поспешно отошла в сторону.
Еще успела услышать за спиной:
– Папа, кто это был?
– Никто, Андрей, я обознался.
А затем слилась с толпой. С яркой, разноголосой, разновеликой толпой поразительного древнего и всегда юного города, в которой каждому страннику находится свое место.
1991. Кира
В закулисных помещениях салона «Чародейка» царила обычная предпоказная суета. Сновали туда-сюда полуголые девицы: одни уже причесанные, с тщательно наложенным гримом, но еще в нижнем белье, другие – пока лохматые, ненакрашенные, в лосинах, «варенках» и футболках с Микки-Маусами.
– Катя! Катя! Где тебя носит? На укладку, – разорялась дородная тетка в полосатой кофте, потряхивая в воздухе феном.
Кто-то ухватил Киру за локоть, она резко обернулась и увидела Наташку, одну из моделей. Красивую породистую девку с чуть азиатским разрезом глаз.
– Кравцова, ты уже знаешь? В сиреневом пойду я, – сообщила та.
– Это с какой радости? – вскинула брови Кира.
Коллекция для показа была рапределена давным-давно. Как всегда, дело это не обошлось без интриг, истерик, уговоров. И все же – тоже, как и всегда, – все, в конце концов, утряслось. И вот теперь, за полчаса до показа, опять начинается…
– Сам так решил, – со значением произнесла Наташка. – Я ж сразу говорила, мне сиреневое лучше. Вот он и прочухал наконец. Только что сам мне сказал.
– Только что? Перед показом? – хохотнула Кира. – Да он сейчас в истерике, у него башка не варит. Так что хрен тебе, Наташенька, а не сиреневое, дуй в своем коралловом.
– Ты что думаешь, ты тут самая крутая? – ощерилась Наташка, крепче вцепляясь Кире в локоть. – Сам так сказал, и я…
Кира, продолжая все так же приветливо улыбаться, ловким незаметным движением перехватила ее руку и заломила за спину. Наташка придушенно пискнула, дернулась в сторону, но из Кириной хватки было не вырваться.
– Я не думаю, Наташенька, что я тут самая крутая, – ласково пропела она Наташке в самое ухо. – Я это знаю точно. И тебе проверять не советую. Мы друг друга поняли?
– Поняли-поняли, – залепетала Наташка побелевшими губами. – Пусти!
Кира разжала пальцы, и та, отпрыгнув от нее чуть ли не на метр, тут же принялась тереть покрасневшее запястье.
– Чокнутая! Больно же! – прошипела она.