По следам "Турецкого гамбита", или Русская "полупобеда" 1878 года - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Козлов cтр.№ 96

Бисмарк прекрасно понимал, что своим нежеланием открыто встать на сторону Вены против Петербурга он дразнил многих своих политических противников, и в особенности тех, кто представлял католические южно-германские земли, традиционно связанные с Австро-Венгрией. В Кельне Cologne Gazette писала 28 сентября (10 октября), что «образование славянских государств на территории Турции обернется огромной бедой для Германии и что дезинтеграция Турции, возможно, приведет к распаду Австрии» ^[638]. А 24 октября (6 ноября) внешняя политика Бисмарка подверглась жесткой критике в рейхстаге со стороны баварских ультрамонтанов ^[639] и умеренных либералов. Лидеры баварских католиков заявили, что «политика Германии в Восточном вопросе невразумительна», «распад Турецкой империи и установление эры панславинизма являются целью петербургского правительства» и что «каждому политическому наблюдателю совершенно очевидно: низвержение Турции Россией должно привести к падению Австрии». «Если германское правительство желает защитить Австрию, — заявляли баварцы, — то худшее, что оно может сделать, — это поддерживать нынешнюю агрессивную политику России (курсив мой. — И.К.)». В этой связи с трибуны рейхстага Бисмарку напомнили, как, выступая перед германскими парламентариями в Версале в 1870 г., он заявил, что «следующая война Германии будет против России» и что «Дунай — это южно-германская река», а посему заявления канцлера о незаинтересованности в балканских делах недопустимы и играют на руку только русским ^[640].

Подобные атаки на Бисмарка весьма одобрялись в Лондоне. Уайтхолл был крайне озабочен нежеланием канцлера Германии принять участие в предотвращении русского вторжения на Балканы и развернул активную пацифистскую кампанию, стремясь изменить позицию германского канцлера. «Если мир рухнет, — заявила 4 (16) октября “Таймс”, — то война охватит полмира. <…> Но еще не поздно остановить Россию, и если есть страна, способная уберечь мир от ужасов войны, так это Германия» ^[641].

Однако Бисмарк продолжал твердо гнуть свою линию. За два дня до выступления в рейхстаге, вечером 22 ноября (4 декабря), на парламентском банкете он, по сообщению корреспондента «Таймс», высказался предельно четко и откровенно:

«Давать же советы России в настоящий момент» Бисмарк считал занятием «несвоевременным». В отношении Англии канцлер высказал надежду, что она, «несмотря на все обстоятельства, все же не вступит в войну против России». Касательно Австро-Венгрии, по словам корреспондента «Таймс», Бисмарк высказывался «очень дружелюбно». Однако он допустил возможность «прийти ей на помощь» только в том случае, если она «будет втянута в войну» и «ее существование как империи будет поставлено под угрозу». По мнению Бисмарка, «Австрия обладает гораздо большей живучестью, нежели многие думают» ^[643]. Канцлер прямо отвечал своим парламентским критикам и явно клонил к тому, что Австро-Венгрия вполне способна без посторонней помощи позаботиться о своих балканских интересах, договорившись о них с Россией.

Сравнивая сентябрьские обращения в Берлин из Петербурга и Вены, Сказкин предположил: если еще до инструктажа Швейница в Варцине Бисмарк заявил Мюнху, что он отвергает запрос Горчакова, то тогда слова германского канцлера о союзе с Россией по принципу «в огонь и в воду» не имели особого значения ^[644].

Имели. И именно для осуществления того замысла, который Сказкин считал основным для Бисмарка — подтолкнуть Россию к войне с Турцией. Германский канцлер не собирался воевать за балканские интересы Габсбургов, здесь он выступал сторонником компромисса Вены с Петербургом и отказывал Александру II в поддержке именно против Австро-Венгрии. Однако это вовсе не означало, что Бисмарк не готов был идти с русским правительством «в огонь и в воду», если оно, предварительно сговорившись с Веной, решилось бы ударить по Турции. Ведь оставался еще главный игрок на Востоке — Англия. На случай начала русского наступления на Балканах Бисмарк предлагал и Лондону договориться с Петербургом, но он прекрасно понимал, что эта задача крайне сложная и на какое-то время Россия с Англией неизбежно будут обречены на серьезнейшее выяснение отношений с бряцанием оружием. А в этом случае России понадобилась бы помощь Германии. И вот тогда Бисмарк ответил бы: во сколько он оценивает свою решимость идти с Россией «в огонь и в воду». Но только ответ этот уже подразумевал бы не совместный отпор Австро-Венгрии, а Англии.

Бисмарк был уверен, что на сделанный через Вердера запрос царя надоумил именно его канцлер. «Горчаков старался тогда доказать своему императору, — вспоминал Бисмарк, — что моя преданность ему и мои симпатии к России неискренни или же только “платоничны”» ^[645]. Похоже, Бисмарк был недалек от истины, и фактор личной зависти и недоверия со стороны Горчакова играл немалую роль. «…Его тщеславие и его зависть по отношению ко мне были сильнее его патриотизма», — писал о Горчакове Бисмарк ^[646].

Но главное все же было в другом. Это только в начале 1878 г. Горчаков будет готов твердо гарантировать Австро-Венгрии и Боснию с Герцеговиной, и стратегически важный Ново-Базарский санджак. Станет он и настойчиво советовать представителям Сербии и Черногории не упрямиться и уступить претензиям Андраши. Горчаков начнет сдавать все то, что так не хотелось уступать в предвоенных переговорах и что Бисмарк настойчиво советовал ему осуществить заблаговременно. Но все это будет потом, когда кровь солдат и деньги казны потекут рекой, когда очевидными станут ошибки «Плевны», когда в очередной раз, наступив на те же грабли, русская армия в нерешительности замрет перед распахнутыми воротами Константинополя. Все это будет потом. Осенью же 1876 г. очень многое выглядело иначе…

Не успев еще толком договориться с Австро-Венгрией, Александр II и Горчаков уже начинали страховаться на случай резкого усиления ее роли на Балканах. Если мы вспомним, чем июльская запись рейхштадтских соглашений Горчакова отличалась от записи Андраши, то последующая сентябрьская настойчивость Александра II в вопросе о роли Германии в возможном вооруженном конфликте России с Австро-Венгрией покажется нам вовсе не странной, а вполне даже логичной. И логика эта явно не отличалась глубиной и дальновидностью мышления. Российский император, как и его канцлер, считал, что чем больше дунайская монархия заглотнет на Балканах, тем сильнее она будет угрожать российским интересам в этом регионе. И вот здесь скрывалась принципиальнейшая ошибка. Да и в чем состояли эти российские интересы на Балканах? В поддержке славян в надежде на их пророссийскую ориентацию? На этот вопрос Бисмарк ответил предельно точно, а последующая история только подтвердила его правоту.