Николай Гумилев - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Полушин cтр.№ 38

Это было последнее заседание кружка в сезоне. Перерыв был объявлен до октября.

После возвращения из Парижа судьба свела Гумилёва с интересной семьей художников Кардовских. Ольга Людвиговна Делла-вос-Кардовская (старше поэта на девять лет) писала портреты. Ее сорокадвухлетний муж Дмитрий Николаевич Кардовский был профессором Академии художеств (а с 1915 года — академиком). Еще весной 1907 года Кардовские сменили Северную столицу на Царское Село и поселились на первом этаже именно того двухэтажного дома вдовы Белозеровой на Конюшенной улице, где на втором этаже жили Гумилёвы. Пока Николай Степановиче Париже осваивал европейские культурные ценности, его мать читала новым соседям его стихи. Та любовь, с которой мать говорила о сыне, не могла не привлечь внимание художников к молодому и неизвестному им поэту. Да и Гумилёв по возвращении из Парижа заинтересовался художниками.

Если семья Кардовских в семи комнатках первого этажа устроилась с комфортом: кроме самих художников с ними жили дочь Катя и прислуга Ариша, то Гумилёвым на втором этаже было явно тесно. Самый просторный кабинет занимал отец Гумилёва, а все остальные располагались в небольших шести комнатах: мать, брат Дмитрий, сестра Александра с детьми Машей и Колей-маленьким и сам Николай Степанович. Любимым местом отдыха поэта была крытая и просторная веранда, пристроенная к дому. Домовладелице Марии Феофилактьевне Белозеровой на этой улице принадлежало еще несколько домов, куда она могла поселить новых жильцов. И это, как и теснота комнат, послужило одной из причин того, что мать стала искать новое пристанище для семьи после возвращения младшего сына из Парижа.

Анна Ивановна рекомендовала новых соседей сыну не просто как художников, но и как интересных людей. Мог ли поэт ограничиться почтительными поклонами? Нужен был реальный повод для знакомства, и Николай Степанович, горевший желанием побольше узнать о сегодняшнем дне богемного Санкт-Петербурга, решил отметить свой день рождения. Ну и что такого, что он был 3 апреля отмечен в Париже, но ведь в Царском Селе его с двадцатидвухлетием никто не поздравлял! Итак, Гумилёв, облачившись в модный парижский фрак, рубашку с высоким накрахмаленным до хруста воротничком, постучался в дверь Кардовских и пригласил их на свой день рождения 9 мая. Были домашние гумилёвские пироги. Были рассказы о парижских художественных салонах. Конечно, поэт получил приглашение бывать запросто у Кардовских. Правда, некоторая чопорность и желание выглядеть мэтром поначалу несколько отталкивали от него художников. Но один случай помог им убедиться в доброте и отзывчивости поэта. Как-то Дмитрий Николаевич уехал в Академию художеств, а дома осталась Ольга Людвиговна с дочерью Катей. Художница работала в своей мастерской, дочь что-то рисовала, а прислуга Ариша пыталась разжечь модную спиртовку, которую Кардовские только что купили, опрометчиво поверив широкой рекламе. Прислуга долго возилась со спиртовкой, и когда фитиль разгорелся, неожиданно произошел взрыв. Пламя метнулось в лицо Арише, и она страшно закричала. На шум прибежала Ольга Людвиговна и потушила огонь. Перепуганная Ариша со стоном выбежала в сад. Казалось, что ей обожгло лицо. Художница с дочерью онемели в растерянности. И вдруг звонок в дверь — на пороге сияющий Гумилёв. Поняв, что визит он нанес не вовремя, и оценив ситуацию, Николай Степанович помчался за доктором. Вскоре в дверь снова позвонили. На пороге стоял Гумилёв, а за его спиной — доктор. Он привел вместе с ним перепуганную Аришу. Доктор пропитал бинты противоожоговой мазью и забинтовал лицо девушки.

После этого случая отношения между Кардовскими и Гумилёвым стали более теплыми. Визиты вежливости превратились в дружеские встречи.

Наступило лето, и жизнь в Царском Селе оживилась. Сюда съезжались не только студенты, из шумного и пыльного Санкт-Петербурга бежали гусары и уланы и даже особы царской фамилии. Центром молодежных вечеров в Царском Селе в эти годы становится семья Аренс. Глава семьи, Евгений Иванович Аренс, генерал-лейтенант российского флота, происходил из старинного немецкого дворянского рода. Его предок — Иоганн Аренс — приехал в Россию еще во времена Императрицы Екатерины Великой. Сам Евгений Иванович был известен при дворе не только потому, что много лет плавал старшим офицером на личной императорской яхте «Александрия», но и как герой Русско-турецкой кампании, отличившийся на Дунае, за что был удостоен Георгиевского креста. Император Николай Александрович в 1903 году назначил сорокасемилетнего генерала Аренса исполнять почетную должность начальника Петергофской пристани и Царскосельского адмиралтейства.

Согласно должности Е. И. Аренс получил служебную квартиру — уединенный павильон в Екатерининском парке. Готические стены павильона были украшены башнями из красного кирпича с белыми зубцами. Здесь же располагалось Царскосельское адмиралтейство с прилегающим к нему шлюпочным сараем, где находилась целая флотилия яхт и лодок. Перед Адмиралтейством раскинулось Большое озеро, где частенько в теплую пору года проходили показные катания и парады яхт и лодок, в которых нередко принимал участие сам Государь Император. Приемами и парадами командовал генерал Аренс. Степан Яковлевич Гумилёв часто бывал в Адмиралтействе и был дружен с Евгением Ивановичем. Аренсы и Гумилёвы общались семьями.

Вернувшись из Парижа, стал бывать в Адмиралтействе и Николай Степанович. Его привлекало общество образованных дочерей генерала: Веры, Зои и Анны. Вера была на два года младше Гумилёва. Она не только увлекалась литературой, музыкой и театром, как две ее другие сестры, но и писала стихи. Об этом знал Гумилёв. Анне было шестнадцать лет, а Зое, самой старшей, исполнилось двадцать два года. Их единственному брату, Льву Аренсу, было восемнадцать.

Обворожительные генеральские дочери, катание на яхтах, беседы о литературе, музицирование юных красавиц волновали поэта. С Верой Николай любил вступать в литературные дебаты. 1 июля он писал ей в письме (видимо, разговора было недостаточно): «Я давно и с нетерпением ждал от Вас обещанного письма и, получив его, был безумно доволен… и с восторгом исполню Ваше желанье и буду присылать Вам мои рассказы. В этом письме посылаю Вам первый, довольно неудачный и нехарактерный для моего творчества. Лучшие появятся в „Весах“ и в „Русской мысли“… Вы были правы, думая, что я не соглашусь с Вашим взглядом на Уайльда. Что есть прекрасная жизнь, как не реализация вымыслов, созданных искусством? Разве не хорошо сотворить свою жизнь, как художник творит картину, как поэт создает поэму? Правда, материал очень неподатлив, но разве не из твердого мрамора высекают самые дивные статуи?.. А обман жизни заключается в ее обыденности, в ее бескрасочности…» В письме отчетливо звучат нотки любимого Гумилёвым французского поэта Теофиля Готье. И сам Николай Степанович хотел бы перенести в обыденную жизнь высокую сказку из мира высокого искусства. Он ищет единомышленников в своем стремлении и пишет об этом Вере Аренс: «…А у Вас творческий ум, художественный глаз и, может быть, окажется твердость руки, хотя Вы упорно ее в себе отрицаете…»

Лето Гумилёв считал непроизводительным периодом. Однажды, 2 июня 1908 года, поэт пожаловался в письме своему учителю В. Я. Брюсову: «…Пишу я, как всегда летом, мало. Но надеюсь, что это затишье перед бурей…» В июне Николай Степанович отправил еще одно короткое письмо Брюсову: «Я думаю приехать в Москву в первый же вторник после 15-го, т. е. 20-го июня. Но, зная Ваше намерение отправиться в Швецию, я хотел бы знать точно, застану ли я Вас в Москве. Я теперь в деревне и чувствую себя довольно скверно, но числа 19-го все же надеюсь выехать… На случай, если Вы захотите мне ответить, прилагаю адрес: Московско-Казанская Ж. Д., станция Вышгород, усадьба Березки, мне». В приписке Гумилёв извинялся за столь небрежное, по его мнению, и короткое письмо, объясняя свое состояние температурой в 38,5 градуса.