Николай Гумилев - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Полушин cтр.№ 121

Занимаясь литературными делами, поэт не забыл об университете и решил 25 сентября подать прошение на имя ректора Санкт-Петербургского университета: «Честь имею просить Ваше Превосходительство о зачислении меня в число студентов Императорского С.-Петербургского университета на историко-филологический факультет».

Однако для восстановления в то время нужна была еще и справка о благонадежности, за коей и обратился Николай Степанович в полицию Царского Села. 6 октября он получил свидетельство, в котором было написано: «Дано сие сыну статского советника Николаю Степановичу Гумилёву, вследствие просьбы его для представления в Императорский С.-Петербургский университет, на предмет поступления в число студентов университета, в том, что по собранным справкам оказалось, что Николай Степанович Гумилёв в политическом отношении ни в чем предосудительном замечен не был». Поэт 12 октября зачислен на романо-германское отделение историко-филологического факультета и участвует в работе романо-германского кружка.

В связи с этим Гумилёв снимает маленькую квартирку в Санкт-Петербурге в Тучковом переулке. Соседом его волей случая оказался известный в будущем критик К. В. Мочульский. Первое их знакомство в октябре оказалось не совсем удачным, и Мочульский в письме В. М. Жирмунскому от 22 октября 1912 года сообщает, что познакомился с Гумилёвым и он ему не понравился. Но первые впечатления, как известно, бывают обманчивы. Уже через несколько месяцев знакомства, в феврале 1913 года, в письме все тому же Жирмунскому Мочульский напишет: «…Гумилёв поселился в одном доме со мной, этажом выше. И часто вечерами мы плаваем с ним в облаках поэзии и табачного дыма, обсуждая все вопросы поэтики и поэзии; споря и обсуждая новое литературное течение „акмеизм“, maitre'om которого он себя считает. Все это хоть и не вполне соответствует моим вкусам, тем не менее очень оригинально и интересно».

Октябрь 1912 года оказался в жизни Гумилёва насыщен событиями. 1 октября Николай Степанович проводит у себя дома очередное заседание Цеха поэтов в преддверии выхода нового цехового журнала. Все уже знают, кто там будет опубликован, и ждут первого номера «Гиперборея».

1 октября Гумилёв получил книгу стихов молодого поэта Александра Тинякова «Navis nigra» («Черный корабль») и письмо, в котором молодой автор писал: «Уже давно, — познакомившись с Вашими отдельными стихотворениями в журналах, — я начал думать о Вас, как о поэте, дающем огромные обещания. Теперь же, — после „Чужого неба“, — я непоколебимо исповедую, что в области поэзии Вы — самый крупный и серьезный поэт из всех русских поэтов, рожденных в 80-х гг., что для нашего поколения Вы — то же, что В. Брюсов для поколения предыдущего. Нечего и говорить, что, читая Ваши произведения, я могу только горячо радоваться за свое поколение, а к Вам, как к нашему „патенту на благородство“, относиться с величайшим уважением и благодарностью… Я буду очень счастлив, если Вы напишете мне что-нибудь о моей книге».

Тиняков в ту пору подавал надежды, и Гумилёв пригласил его стать членом Цеха поэтов. В октябре — декабре 1912 года тот примыкал к Цеху поэтов. Но уже 11 марта следующего года Тиняков писал Брюсову: «В Петербурге сейчас говорят об „акмеистах“. Из этого явления до боли ясно видно, насколько наше поколение бедно и бессильно в творческом отношении, если сравнить его с поколением предыдущим, ряды которого украшаете Вы и К. Д. Бальмонт…» Тогда же он заигрывал с Гумилёвым.

Наконец в октябре выходит первый номер «Гиперборея». Гумилёву на сей раз повезло. Лозинский для него оказался настоящей находкой в издательском деле. Во вступительной статье, написанной от редакции, очевидно не без участия Гумилёва, сообщалось: «Рождаясь в одну из победных эпох русской поэзии, в годы усиленного внимания к стихам, „Гиперборей“ целью своей ставит обнародование новых созданий в этой области искусства. Ни одному из боровшихся последнее время на поэтической арене методов — будь то импрессионизм или символизм, лиро-магизм или парнассизм — не отдавая предпочтения особливого, „Гиперборей“ видит прежде всего насущную необходимость в закреплении и продолжении всех основных побед эпохи, известной под именем декадентства или модернизма…» Об акмеизме в первом номере не было сказано ничего.

Редактором-издателем был указан М. Лозинский. Но в примечании сообщалось: «„Гиперборей“ — ежемесячник стихов и критики, выходящий десять раз в год при непосредственном участии Сергея Городецкого и Н. Гумилёва». Открывали журнал два стихотворения Анны Ахматовой «Помолись о нищей, о потерянной…», «Здесь все то же, что и прежде…». Гумилёв поместил свое стихотворение «Фра Анджелико», очень важное для него. Сергей Городецкий тоже предложил стихотворение об этом художнике — «Фра Беато Анджелико». Были также опубликованы стихи Василия Гиппиуса, Николая Клюева, Осипа Мандельштама, Владимира Нарбута и Сергея Гедройца. В раздел критики попали краткие рецензии на книги В. Брюсова, К. Бальмонта, Вячеслава Иванова, М. Кузмина, Ю. Балтрушайтиса и самого Гумилёва («Чужое небо»). Рецензии писал Н. Гумилёв.

Выпуск журнала Цеха поэтов не остался незамеченным критикой. Отклики на «Гиперборей» появлялись на протяжении нескольких лет. В одном из них известный в свое время критик Андрей Левинсон писал: «Новый ежемесячник должен явиться как бы лирическим дневником поэтов, объединившихся в „Цех“. Образование этого не только, думается мне, маскарадная причуда в средневековом роде; в этом прозвище, не случайно заимствованном из ремесленного быта, содержится обещание согласного и непритязательного сотрудничества… несмотря на дух корпоративности, творчество самых юных из этих молодых поэтов отмечено ярким личным отпечатком, той самобытностью, без которой не может быть поэта!»

В объявлении журнала говорилось, что Цех поэтов готовит к выпуску книгу баллад Н. Гумилёва, но, увы, она не появилась никогда. Зато отмечалось, что на вышедшую книгу Владимира Нарбута «Аллилуйя» наложен арест. В этом был виноват сам Нарбут. Решив удивить весь литературный свет; столицы новой книгой стихов, Владимир Иванович стал добиваться, чтобы ее отпечатали в Синодальной типографии церковно-славянским шрифтом. Однако святые отцы, прочитав рукопись, пришли в ужас и наотрез отказались ввиду того, что книга «светского содержания». Это было сказано мягко, ибо она была не светского, а скорее «звериного» содержания. Но Нарбут не унывал. Он купил нужный шрифт, выписал из Парижа специальную голубоватую бумагу высокого качества, нанял консультанта по церковно-славянской орфографии. Обложку ему оформил брат Георгий. Вскоре книга с портретом автора, где он был изображен с хризантемой в петлице, была готова. Началось ее торжественное и бурное чествование. Веселье длилось далеко за полночь. Г. Иванов потом вспоминал: «По случаю этого события в „Вене“ было устроено Нарбутом неслыханное даже в этом „литературном“ ресторане пиршество. Борис Садовской в четвертом часу утра выпустил все шесть пуль из своего „бульдога“ в зеркало, отстреливаясь от „тени Фаддея Булгарина“, метрдотеля чуть не выбросили в окно — уже раскачали на скатерти — едва вырвался. Нарбут в залитом ликерами фраке, с галстуком на боку и венком из желудей на затылке, прихлебывая какую-то адскую смесь из пивной кружки, принимал поздравления…»

Однако пиршество оказалось преждевременным. Книгу постигла печальная участь: она была конфискована и сожжена по постановлению суда. Немногие успели ее прочесть, но Гумилёв в «Аполлоне» написал, что это: «…галлюцинирующий реализм, и что М. Зенкевич и еще больше Владимир Нарбут возненавидели не только бессодержательные красивые слова, но и красивые слова вообще. Их внимание привлекло все подлинно отверженное, слизь, грязь и копоть мира. Но там, где Зенкевич смягчает бесстыдную реальность своих образов дымкой отдаленных времен или отдаленных стран, Владимир Нарбут последователен до конца».