Девочки - читать онлайн книгу. Автор: Эмма Клайн cтр.№ 9

Конни стояла перед зеркалом, подпевая миленькой печальной “сорокопятке”, у нас было несколько таких пластинок, которые мы заводили снова и снова. Песни, подогревавшие мою праведную тоску, мою воображаемую сопряженность с трагической природой мира. Как же я любила тогда себя выкручивать, раскочегаривать чувства до невыносимости. Я хотела всю жизнь, целиком, ощущать вот так лихорадочно, на разрыв от дурных предчувствий, чтобы даже цвета, даже погода и вкусы казались более насыщенными. Вот что обещали мне песни, вот что они вытягивали из меня.

В одной песне словно бы вибрировало чье-то личное эхо, будто какая-то метка. Простые строчки о женщине, о том, как выглядит ее спина, когда она уходит от мужчины в самый последний раз. Сигаретный пепел, что остается после нее в постели. Песня закончилась, и Конни вскочила, чтобы перевернуть пластинку.

— Поставь эту еще раз, — сказала я.

Я попыталась представить себя такой, какой видел эту женщину певец: на руке у нее покачивается подернутый зеленью серебряный браслет, волосы распущены. Но, открыв глаза, я почувствовала себя дурой, потому что увидела Конни, которая крутилась возле зеркала, разделяя ресницы булавкой, увидела ее задницу, в которую врезались шорты. Нет, себя такой не представишь. Такие песни поют о других девочках. Вроде той, что я видела в парке. Или Памелы, или вроде старшеклассницы на школьных ступенях, ждущей, когда ее парень лениво заведет наконец машину, чтобы вскочить как по сигналу. Отряхнуть зад, выйти на солнце, помахать тем, кто остался.

Вскоре после того дня, дождавшись, когда Конни заснет, я зашла в комнату к Питеру. Слова, сказанные им на кухне, я восприняла как приглашение, которым нужно воспользоваться до определенной даты — иначе сгорит. Мы с Конни перед сном пили пиво, сидя на полу, подпирая ножки плетеных стульев, зачерпывая творог пальцами прямо из коробки. Я выпила гораздо больше нее. Мне хотелось, чтобы все как-то разом переменилось, ожило. Я не хотела быть как Конни: сидеть на одном месте и ждать, пока что-нибудь произойдет, есть кунжутные крекеры пачками, потом прыгать у себя в комнате — ноги вместе, ноги врозь, десять раз. Конни уснула — глубоко, подергиваясь, а я все не спала. Прислушивалась, ждала шагов Питера на лестнице.

Наконец он ввалился к себе в комнату, и я, достаточно, как мне показалось, выждав, пошла к нему. Прокралась по коридору призраком в пижаме с шортиками, в полиэстеровой гладкости: унылая переходная стадия между бельем и нарядом принцессы. Тишина в доме казалась живым существом, недружелюбным и осязаемым, однако она окрашивала все незнакомой мне прежде свободой, заполняла комнаты, будто густеющий воздух.

Питер неподвижно лежал под одеялом, высунув наружу шишковатые мальчишеские ноги. Он дышал, подхрипывая после очередной дозы наркотиков. Вся комната была ему колыбелью. Может, на этом и нужно было остановиться — просто по-родительски глядеть, как он спит, радоваться, что стала свидетелем его сладких снов. Слушать его было все равно что перебирать четки, каждый вдох успокаивал, каждый выдох. Но я не хотела останавливаться.

Когда я привыкла к темноте и подошла поближе, его лицо стало четче, проступили все черты. Я разглядывала его, и мне не было стыдно. Вдруг Питер открыл глаза и вроде бы даже не удивился, увидев, что я стою возле кровати. Поглядел на меня кротким, млечным взглядом.

— Бойд. — Он заморгал, голос у него еще сонный, срывающийся, но сказал он это как-то безропотно, и я решила, что он меня ждал. Знал, что я приду.

Мне стало стыдно, что я стою тут в таком виде.

— Ты садись, — сказал он.

Я присела на корточки возле низенькой кровати, глупо покачиваясь. Ноги тотчас же заныли от напряжения. Питер потянулся, втащил меня на матрас, и я улыбнулась, хотя вряд ли он видел мое лицо. Он молчал, я тоже. С пола комната казалась странной — возвышался шкаф, кренилась дверь. О том, что Конни в соседней комнате, вспоминалось с трудом. Конни, которая часто бормотала что-то во сне, иногда выкрикивая номер, точно сбитый с толку игрок в лотерею.

— Залезай, если замерзла, — сказал он, откинув одеяло, и я увидела его голую грудь, его наготу.

Я залезла к нему в кровать с торжественным молчанием. Вот так запросто — сбылось то, что всегда было возможным.

Больше он ничего не сказал, и я тоже. Он прижал меня к себе, спиной к груди, уткнулся мне в бедро членом. Мне даже дышать не хотелось, вдруг он сочтет это за навязчивость, вдруг ему станет неудобно просто от того, что у меня ребра слишком часто поднимаются и опускаются. Я делала крошечные вдохи через нос, голова кружилась все сильнее. Его резкий запах в темноте, его одеяло, его простыни — всего этого Памеле доставалось с избытком, она с легкостью могла проникнуть на его территорию. Он приобнял меня, и я все запоминала, что вот эта тяжесть сверху — это рука парня. Питер вел себя так, словно собрался спать дальше, вздыхал и ворочался как ни в чем не бывало, но именно так и надо было себя вести. Как будто ничего такого необычного не происходит. Когда он задел пальцем мой сосок, я замерла. Я чувствовала шеей его ровное дыхание. Его рука бесстрастно измеряла мою грудь. Он сжал сосок, я шумно вздохнула, он на миг замер, но потом продолжил. Мазнул членом по моим голым ляжкам. Я поняла, что соглашусь на любой сценарий. На все, во что он решит превратить эту ночь. Страшно мне не было, я чувствовала что-то сродни восторгу, глядела на все как из-за кулис. Что же случится с Эви?

Тут в коридоре скрипнула половица, чары рассеялись. Питер убрал руку, резко перевернулся на спину. Уставился в потолок, я видела его глаза.

— Мне нужно поспать, — сказал он, стараясь говорить как можно более сухо. Голос-ластик, такой нарочито тусклый, что я засомневалась даже, а было ли вообще что-то. Вставала я медленно, слегка опешив, но в то же время млея от счастья, как будто мне и этих крох хватило, чтобы насытиться.

Казалось, мальчики играют уже несколько часов. Мы с Конни сидели на скамейке, вибрируя от такого подчеркнутого невнимания. Я все ждала, когда Питер хоть как-нибудь намекнет на то, что произошло между нами. Ждала какого-то промелька в глазах, взгляда, на котором будет высечена вся наша история. Но он не смотрел на меня. В сыром гараже отдавало холодным бетоном и пропахшими костром палатками, которые свернули, даже не высушив. На стене висел календарь дальнобойщиков: женщина с застывшим взглядом и чучельным оскалом лежит в горячей ванне. Хорошо хоть Памелы не было. Они с Питером вроде как поругались, сообщила мне Конни. Расспрашивать я не стала, от этого Конни меня предостерегла одним взглядом — явный интерес выказывать было нельзя.

— Эй, малышня, а у вас что, нет занятий поинтереснее? — спросил Генри. — Никто вас там не звал, например, на мороженое?

Конни тряхнула волосами, встала, чтобы взять себе еще пива. Генри насмешливо глядел на нее.

— Ну отдай, — заныла она, потому что Генри схватил две бутылки пива и держал их в вытянутой руке.

Помню, я тогда впервые отметила, какая же она громогласная, как резко эта глупая напористость прорывалась у нее в голосе. А ее нытье, а ужимки, а визгливый смех, который казался отрепетированным, — так оно, кстати, и было. Между нами разверзлась пропасть, едва я начала все это подмечать, составлять опись ее недостатков, прямо как мальчишка. Теперь жалею, конечно, что была к ней так беспощадна. Можно подумать, что, отдалившись от нее, я сумела бы вылечиться от точно такой же болезни.