Петербургские женщины XIX века - читать онлайн книгу. Автор: Елена Первушина cтр.№ 87

На склоне лет она записала в своем дневнике: «Я собрала в памяти своей столь много великих и прекрасных воспоминаний, что в нынешнее время, когда глаза слабеют и слух изменяет, они являются для меня отрадою, и я спокойно с надеждой и верою думаю о близкой будущей жизни… Старость моя, хотя и болезненная, надеюсь, не в тягость другим, и всем этим я обязана былому, великому прошедшему. Сижу иногда, работаю, молчу, а мысли — одна другую сменяют. Моему воображению представляются то исторические факты, то веселые и умные шутки Крылова и других, то какой-нибудь анекдот, стихи, музыка Глинки, разговоры батюшки с Александром Гумбольдтом… Приходят мне также на память наши приютинские праздники, павловские театры у Блудовых, Плещеевых, и звон колоколов… Поверит ли кто теперь этому?»

Анна Алексеевна скончалась в возрасте 80 лет.

И суд истории согласился с ней. Мало кто сейчас вспомнит графиню де Ланжерон, но многие помнят Анну Оленину, вдохновившую Александра Сергеевича Пушкина на эти строки:

Купцы составляли чуть меньше 1 % от населения России, но были кровью, питавшей все ее части.

С 1775 года купечество делилось на три гильдии согласно размеру объявляемого капитала. При этом минимум капитала, необходимого для записи в третью гильдию, был установлен на уровне 500 руб., вторую — 1 тыс. руб., первую — 10 тыс. руб. Третья гильдия могла заниматься только мелочной торговлей, а также держать трактиры, бани и т. д. Купцы второй гильдии были свободны в выборе товара, но не могли снаряжать суда или держать фабрики. Купцы первой гильдии могли торговать с иностранцами, содержать фабрики и заводы. В XIX веке купцы обязывались не только объявлять капитал, но и приобретать специальное гильдейское свидетельство.

Каждая гильдия платила в казну сбор, установленный в сумме 1 % от величины объявляемого капитала. Если какой-то купец не мог или не хотел платить сбор, он покидал свое сословие и становился мещанином. Также мещанами становились и дети купца, если они не занимались торговлей и не объявляли о своем капитале.

Купечество получило сословные привилегии: освобождение от подушной подати, рекрутской повинности, телесных наказаний (последняя привилегия распространялась на купцов первой и второй гильдий).

Многие купеческие семьи приезжали в Петербург из Сибири или из средней полосы России, они долго сохраняли в своем быте традиции старого времени, некоторые исповедовали «старую веру», то есть так и не приняли реформ патриарха Никона. В 1800 году митрополит Московский Платон дал возможность старообрядцам примириться с официальной церковью, для этого они соглашались принимать к себе священников от православных архиереев, за это им разрешалось пользоваться старинными богослужебными книгами и совершать церковные обряды на старинный, дореформенный лад. Для старообрядцев было построено несколько отдельных храмов, среди них Никольский на Захарьевской улице и Никольский на Николаевской улице (ныне — ул. Марата), это способствовало их замкнутости, обособленности. Позже мы увидим, что в купеческих семьях религии и религиозным обрядам отводилось гораздо больше места, чем в семьях дворянских.

Брак между купцом и дворянкой был немыслим, браки между дворянами и купеческими дочерями случались, но на них смотрели косо.

Например, дочерью такого неравного брака стала Ольга Смирницкая — талантливая музыкантша и композитор, возлюбленная Иоганна Штрауса-сына. Штабс-капитан Василий Николаевич Смирницкий, происходивший из довольно богатой дворянской семьи, в 1834 году женился на купеческой дочери Евдокии Иоакимовне Гороховой. Видимо, дворянская родня приняла невесту не слишком благосклонно, и обиженная Евдокия стала культивировать в себе сословную спесь.

Когда маэстро Штраус, познакомившийся с Ольгой на концертах в Павловске и включавший в программу ее произведения, пришел делать предложение, именно мать Ольги — «купчиха во дворянстве» — отказала композитору, сославшись на его низкое происхождение и еврейскую кровь. «Что касается ее поведения, — жаловался Ольге в письме оскорбленный австриец, — она была неделикатна, — бесспорно! Потому что, когда она пожелала потребовать от меня твои письма и я поклялся, что твои письма уйдут со мной в могилу, она заявила, что при моем слабом здоровье я могу умереть каждую минуту, поэтому она не может быть спокойна… В высшей степени обидным было ее выражение, что она должна потребовать письма назад уже только потому, что это необходимо для Твоего будущего, то есть для Твоего жениха. Я спросил ее, преступление ли это, что я люблю ее дочь? Она ответила холодно: „Без надежды“. Я не отдам Твои письма ни за что на свете».

Позже Ольга вышла замуж за дворянина польского происхождения Александра Степановича Лозино-Лозинского, служившего большую часть жизни в военном министерстве и прошедшего по служебной лестнице путь до действительного тайного советника (то есть почти до самой высокой ступени в чиновничьей иерархии). У Лозинского сразу сложились весьма неприязненные отношения с тещей. Она обвиняла его в скупости и мелочности, он ее — в излишней расточительности. Как бы то ни было, но большое состояние семьи в конце концов растаяло.

Возможны были «мезальянсы в другом направлении». Так, отец писателя и журналиста Николая Александровича Лейкина женился на мещанке, модистке, бывшей крепостной. Конечно, ему пришлось преодолевать сопротивление отца, но все устоялось. Интересно, что Любовь Ивановна Лейкина не перестала брать заказы и после свадьбы, поддерживая купеческую семью своим заработком.

* * *

Петербургские купчихи, в отличие от московских, сибирских или волжских, редко вдохновляли писателей. Хотя торговля и торговое сословие приносили значительный доход в казну Петербурга, но все же никто не осмелился назвать его купеческим городом. Несколько сатирических зарисовок — вот максимум того, чего удостаивались столичные купчихи. Например, в «Петербургских трущобах» Крестовского при описании Сенной площади читаем: «Служба кончалась; из церкви повалил народ. Вышла купчиха пожилая, толстая, сонная, с благочестиво-тупым и забито-апатическим выражением в лоснящемся от поту лице, и, как к знакомой, приветливо обратилась к Макриде:

— Здравствуй, Макридушка, здравствуй, голубушка! — заговорила она на полужалобный распев. — Приходи-тко завтра на блинки… родителев помянуть… Не побрезгуй… да вот — и блаженного упроси с собою.

Фомушка при появлении этой особы мгновенно преобразил выражение своей физиономии, сделав его необыкновенно глупым и бессознательно улыбающимся, что означало у него вступление в амплуа юродивого.