Жизнь графа Дмитрия Милютина - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Петелин cтр.№ 87

Генерал-губернатор Северо-Западного края Владимир Иванович Назимов и генерал-губернатор Юго-Западного края Николай Николаевич Анненков получили по рескриптам императора неограниченные права казнить и миловать на месте преступления всех попавших в плен мятежников. Милютин знал Назимова еще как попечителя Московского учебного округа, когда праздновали столетие Московского университета, – прекрасный, образованный человек, но оказаться чуть ли не центре заговора мятежников он вовсе не предполагал, он свято верил всем полякам, которые сотрудничали в его крае, он думал, что они преданные граждане России, а оказалось, что они не подчиняются его распоряжениям, всюду ждут прихода законных властей, то есть тех, которые возникнут после победы мятежников: ведь весь округ оказался в руках чиновников-поляков, помогающих восставшим. Но кто ж мог предполагать такое развитие событий? Ведь поляки внимательно воспринимали указания…

Однажды после обычного заседания император, недовольный ходом обсуждения, задержал на несколько минут Милютина, чтобы решить вопросы по военному ведомству, но после того, как эти вопросы решили, он мрачно сказал:

– Вот видишь, как все они потеряли головы; не в первый раз мне приходится испытывать такие трудные обстоятельства, и благодарю Бога, что Он дает мне именно в таких случаях твердость и спокойствие. Чем более вижу окружающих меня в тревожном состоянии, тем я спокойнее и осторожнее в своих решениях.

Да, думал Милютин, выходя из Зимнего дворца, император мрачен, потому что мало кто ему помогает… Государь впечатлителен, он то осторожен, не уверен в себе, а с другой стороны, он убежден, что Божье провидение покровительствует ему в его действиях. Император только что сам увидел, что шел по ложному пути, делая уступки за уступками полякам, но все это еще больше и больше распаляло воображение вождей польского движения. План Велепольского как гражданского наместника и план великого князя Константина Николаевича рухнули, теперь только силой оружия можно восстановить в Польше спокойствие, а мягкость императора была широко известна, отсюда и сегодняшнее мрачное его состояние.

В помощь генерал-губернаторам Северо-Западного и Юго-Западного округов были назначены помощники по военной части: генерал-адъютант Фролов – Назимову, генерал Семякин – Анненкову. Великому князю Константину Николаевичу также было присвоено звание главнокомандующего, а в помощники по военному делу решено было назначить генерал-адъютанта графа Сергея Павловича Сумарокова. Вопрос этот был, в сущности, решен: «За присылку Сумарокова особенно тебе благодарен, – писал Константин Николаевич Александру Второму. – В последние годы я с ним особенно сошелся, хотя мы часто спорим. С маркизом он тоже был в хороших отношениях. Посему я твердо уверен, что с его прибытием сюда прекратятся все неприятности и все сплетни». Но возникли и сомнения. «О Сумарокове мнения могут быть различны», – высказал свое мнение Милютин на записке, представленной от императора. И действительно, Сумароков был вызван на прием к императору. В связи с этим есть любопытная запись в дневнике П.А. Валуева за 8 марта 1863 года: «У государя происходило тягостное совещание по вопросу о назначении Сумарокова. Государь сам видит, что выбор неудачен, но он же сам во внимание к великому князю Константину Николаевичу пригласил Сумарокова принять должность. Жаль было видеть внутреннюю борьбу. Между тем Сумароков, едва движущийся физически и нравственно, или умственно, сидел в приемной или переходил, опираясь на палку, от одного стула к другому, все толкуя о том, что намерен выехать 11-го числа. Государь решил наконец тем, что объявил ему свое намерение обождать».

Сумарокову было в то время семьдесят лет, он был в очень хороших отношениях с великой княжной Александрой Иосифовной, но главная его особенность – полонофильство, а таковых в Польше было предостаточно.

Помощником великого князя Константина Николаевича был назначен генерал Федор Федорович Берг, на год моложе Сумарокова, но крепкий, а не ветхий, как Сумароков, умный, преданный российскому самодержавию.

А польские события все больше и больше привлекали деятелей всего мира, все авантюристы из всех стран мира стекались в польские города, кто с оружием, а кто и без оного, но со страстным желанием схватиться в жестокой борьбе с Россией, чтобы исправить историческую ошибку. Мятежники то появлялись, вступали в борьбу с войсками, но тут же рассыпались, уходили в леса, потом в другом месте вновь появлялись в еще большем количестве, вновь вступали в битву, потом снова уходили в леса. Такая тактика приносила полякам и успехи, и поражения. Вскоре все увидели, что Мерославский как руководитель мятежников никуда не годился, на его месте возникает другая фигура – Мариан Лангевич, сын польского врача, офицер прусской армии, собрал отряд в Сандомирском и Краковском воеводствах, но вскоре был разгромлен, оказался в Краковской цитадели, а польские крестьяне брали в плен разбежавшихся мятежников и доставляли их в русский лагерь. «Молодежь, из которых составлялись шайки, в пылу увлечения давала себя истреблять огнем наших стрелков и артиллерии и встречала храбро атаки кавалерии, – вспоминал Милютин. – Можно было подивиться силе фанатизма, одушевлявшего эту толпу. Впрочем, бывали случаи, когда так рассказывали, что стойкость мятежников была не совсем добровольная: предводители шаек будто бы заставляли несчастных обрекать себя на явную гибель, угрожая им постыдными наказаниями и даже смертью». Но самое удивительное для сегодняшних читателей заключается в том, «что сельское население в Польше… держало себя в стороне от мятежа, – писал Милютин, – и смотрело на него как на злодейское дело ненавистных панов, ксендзов и шляхты. Вожаки шаек прибегали к жестоким истязаниям, чтобы заставить крестьян служить делу мятежа, и бесчеловечно карали тех, которых только подозревали в сочувствии или содействии русским войскам и властям».

А дипломаты и руководители всех европейских стран внимательно следили за ходом событий в Польше и в России, отчетливо разделяя их интересы.

Пруссия заключила конвенцию с Россией о помощи против мятежников. Австрия сама участвовала в подавлении мятежа. Беспокойно вел себя Наполеон Третий, то и дело связываясь с Великобританией о союзных действиях против России, а когда Великобритания отказалась, обещал вмешаться в это антиисторическое дело и силой оружия помочь восставшим, а заодно с этим отказаться от решений 1815 года победителей Наполеона Первого.

Но призывы Наполеона Третьего остались без поддержки, лишь одна дипломатическая суета… Князю Горчакову пришлось использовать всю изворотливость своего ума, чтобы сдержать своих бывших противников призывами к миру и спокойствию в Европе.

Милютин не уставал поражаться тому, как народность русская все больше и больше уходила с поля внутренней и внешней политики. Дошло дело до того, что пленные мятежники отсылались по домам, когда находились для них поручители, лишь вожаки предавались военному суду и бывали тут же наказаны, а чаще всего рядовых участников отсылали на службу на Кавказ, в оренбургские и сибирские войска. А когда число повстанцев, отсылаемых в русские войска, увеличилось, военный министр Милютин написал протест императору, и такое наказание для повстанцев было отменено. Возникла какая-то дикая, непонятная война, которая охватила Польшу и Литву. Генерал-губернатор Юго-Западного края Николай Николаевич Анненков прислал письмо, из которого Милютин узнал много интересных подробностей о взаимоотношениях края и Петербурга: «Беспечность, шаткость управления на западе, сочувствие коммунистическим стремлениям в Петербурге, недостаток энергии в преследовании первых проявлений противодействия правительству во всем государстве и проявление мятежа в царстве Польском – породили ту уверенность в безнаказанности, под влиянием которой мятеж разлился в таких размерах, с такой силой. Более двух лет поляки действуют по системе обдуманной; мы же действовали без всякой системы или же вовсе не действовали. Чем больше всматриваюсь в положение трех губерний, мне вверенных, тем более удостоверяюсь, что нам должно было и необходимо теперь принимать, с одной стороны, меры к усилению русской народности, с другой – сравнять перед законом всех жителей края, невзирая на происхождение, на вероисповедание; сравнять край с другими частями государства и карать неуклонно, без всякого различия, всех нарушителей закона. О русской народности мы так мало заботились, что до 1862 года четыре миллиона народа почти не имели церквей и вовсе не имели школ, что в крепости, где Киево-Печерская лавра – колыбель православия, святыня всего православного государства, наш Иерусалим, наша Мекка и Медина, – первый и второй коменданты – не русские, не православные, а поляки и католики. Оба они добрые люди, верные слуги Государя, но у них родные, сослуживцы, приятели – поляки, сочувствующие идеям и стремлениям своих единоплеменников; что во всех отраслях управления, в канцеляриях генерал-губернаторов и начальников губерний многие, самые доверенные места занимали тоже поляки… Шайки надо не разгонять, а уничтожать… За рассеяние шаек без других результатов награждать отрядных начальников не следует; иначе мы многие годы будем играть в жмурки и горелки. Я убедился в пользе этих мер собственным опытом в войну 1831 года…»