Записки уголовного барда - читать онлайн книгу. Автор: Александр Новиков cтр.№ 59

– Откуда лишнее?

– Человек, когда на этап уходит, оставляет. Тебе тоже придется, это в тюрьме – закон.

Между чаем с пряником и сигаретами «Прима» знакомлюсь с особенностями местного быта. Почти как в фильме «Джентльмены удачи»: хороший коридорный – «попкарь». Плохой – «хуйло». Звонок – «фуганок». Фуганок, потому что по-тюремному сдающий, предающий или вопящий о помощи называется «фуцман». Броситься на звонок и в случае конфликта звать коридорного – «фугануть». Отсюда и название. Такой же глубинный смысл и у других. Швабра – «гитара». Заначка – «курок». Ложка – «весло». Решетка – «решка». Пол – «палуба». Унитаз – «светланка». На воле не запоминается, а в тюрьме – легко за один вечер.

…Ботинки – «коцы». Штаны – «шкеры». Рубашка – «шаронка». Пиджак – «лепень». Сапоги – «прохоря». Носовой платок – «марочка». Карты – «стиры». Грязный, неумытый, глупый мужичок – «черт». Место под шкона– рем – «шахта». Самая низшая градация «черта» – «шахтер». Ниже уже только «дырявый», «петух», «обиженник» или просто и ясно – «пидор».

Знакомство с языком проходит легко и естественно. Не в виде экзамена или урока, а просто потому, что Нахимыч с Петрухой говорят на нем уже давно и непринужденно. Оттого и мне все понятно.

…Пьяница – «кодцырь». Девушка – «бикса». Передача – «дачка». Нелегальная передача – «грев». Обман – «фуфло». Брага – «сапогуха». Лампочка – «солнце». Зубы – «цанги». Руки – «царги». 1лаза – «шнифты». Ноги – «ходули». Уши – «лопухи»…

Очень понятно и содержательно.

Рассказываю о вольной жизни, про общих знакомых, про ресторан, в котором ни я, ни Нахимыч уже давно не работаем. За последние годы он открыл в городе еще несколько. Все они считались лучшими и самыми модными. Рассказываю про них и еще про что-то, от чего у Нахимыча на глазах слезы. И ему, и Петрухе, и мне становится теплей. Стены тюрьмы расходятся, и мы вместе с дымом мыслями улетаем каждый к своему дому. А в нем так хорошо, так легко и не тревожно. Минует полночь. Расселяемся по шконарям: они – по привычке, с маленькой радостью еще одного перечеркнутого крестиком дня, я – с чувством грустного новоселья.

…Волосы – «грива». Голова – «жбан». Наколки – «пор– тачки». Симуляция – «мастырка». Сошел с ума– «погнал». Притворился – «закосил». Покончил с собой – «актировался». Умер – «крякнул»… И только мама везде, даже здесь, – «мама».

Утро возвестило о своем наступлении грохотом поочередно открывающихся дверей. Дошло до нашей.

– Стройся! Дежурный, докладывай.

Все трое встаем в ряд.

– Гражданин начальник! Камера в составе трех человек к вашему приходу построена. Дежурный по камере подследственный Терняк.

Майор с красной повязкой на рукаве переступает порог, окидывает глазами камеру, потолок, решетку и безразличным тоном повторяет:

– Тридцать восьмая… Трое.

Делает пометку в журнале и выходит. Сопровождающий старшина с силой захлопывает дверь.

– Это что, как в армии? – спрашиваю у Терняка.

– Хуже. Не дай бог не успел вскочить со шконаря. Могут запросто пять суток дать.

– А кто дежурного назначает?

– Сами. Здесь в маленьких камерах дежурным быть не западло.

– А в больших?

– В больших всегда – «черти». Или «петухи».

Через час завтрак. Открывается кормушка, просовывается рожа баландера. Драматично и спешно спрашивает:

– Новиков есть?

– Есть, есть…

– Ему малява.

На пол падает плотно скрученная, заплавленная в полиэтилен записка с надписью – «Х-38. Новикову».

– Эй, баланда, больше никому нет? – бросается к кормушке Петруха.

– Нет, нет… Держи шлюмак.

– Передай это в 26-ю хату, – сует что-то в руку баландера Петруха.

– Подожди, не сейчас… Возьму, когда посуду собирать буду.

Диалог прерывает крик «попкаря» из глубины коридора:

– Эй, чего там распизделись! Давай корми наскоряк, а то сейчас черпаком вдоль хребтины охуячу!

Содержание реплики понятно – «кормушка» с грохотом захлопывается.

Присланную маляву читаем вслух и вместе – послание из женской «хаты», веселое по содержанию, с предложением дальнейшей переписки.

– Здесь, если ни с кем не переписываться, с тоски сдохнешь. А так и время летит быстрее, и хоть ждешь чего-то. От завтрака до обеда. От обеда до ужина. Глядишь – и день прошел, – поясняет Терняк, – главное, по делу не писать – может спалиться или баландер сдать. А так, пургу мети… Их это не интересует. Но за тобой, Новик, будут глядеть во все шнифты, поэтому пиши про любовь, хе-хе. Бедным бабам здесь без этого – вообще тоска.

Над нами, этажом выше – тюремная больница. Палаты – камеры, набитые битком. Есть все – от симулянта до сифилитика. Нам повезло больше других: над нами – женская. Вечером, когда стихает шум, можно, ударив кружкой по толстенной канализационной трубе, пригласить даму для разговора. Говорить надо в кружку, припечатав дно к этой самой трубе. В нее же слушать, повернув обратной стороной, дном к уху. В общем, тюремный телефон. Главный телефонист – Петруха. Содержание разговора ни одному проводу не вынести – только этой, видавшей виды, бесстыжей черной трубе. Кроме всего, от нашей решетки наверх ходит «конь» – еще один вид почтовой связи и мелкой продуктовой доставки. Один «конь» – наверх. Другой – на соседний корпус. Третий – на камеры нашего этажа. Изобретение простое и по– своему гениальное.

«Конь» – это витая капроновая нить, закольцованная на прутьях решеток сообщающихся камер. Что-то вроде велосипедной цепи, только огромной длины. Капроновая нить – распущенные носки из синтетики. В нижнюю камеру «навести коня» довольно просто. Для этого опускаешь один конец, его подхватывают, перекидывают через прут. Опускаешь отдельную нить. Конец подвязывают к ней. Затягиваешь его наверх, перекидываешь так же через прут, связываешь. Получается кольцо. Привязываешь маляву, пачку сигарет, спички, что-то нетяжелое из еды. Перебираешь нить– «конь» поехал вниз. Внизу отвязывают, если понадобится, могут послать что-то взамен. Если руки до крайней решетки не достают, для этого есть «кочерга» – плотно свернутая в трубку газета, загнутая на конце как трость. Газету перед скруткой мажут разведенным в миске черным хлебом. Схватывается насмерть. Ею принимают, ею и выталкивают груз за решетку.

«Конь» на соседний корпус – это сложнее. Но в тюрьме ничего невозможного нет. Изобретение многовекового коллективного разума еще более гениально в своей простоте.

Из газеты по той же технологии скатывается плотная, очень ровная длинная трость толщиной с мизинец. Высушивается, мажется маргарином и закатывается в другую газету, каждый виток которой пропитывается хлебной болтушкой. После этого штырь вытаскивается, и получается трубка. Далее делается стрела – тонкий легкий конус. К нему привязывается конец аккуратно свернутой в бухту нити. Длина бухты – метров двадцать–тридцать. «Стрелок» садится на верхний ярус и попытка за попыткой стреляет в решетку камеры соседнего корпуса, о чем ее обитатели заранее оповещены и ждут точного попадания. Делается это ночью, когда по двору тюрьмы охрана уже не слоняется. Попавшая в цель стрела застревает в решетке. Ура! Первая часть выполнена. Нить затягивают в камеру, перехлестывают ее через прут решетки и «отстреливают» назад. Если попытка не удалась, терпеливо и аккуратно сматывают, и – все сначала. Иногда на это уходит целая ночь. Если в одну ночь не удалось, повторяют в следующую. Наконец «велосипед» готов. Днем его практически не видно. С наступлением сумерек по нему идет почта, сало, колбаса, табак. Простой обмен – кому что нужнее. Охрана периодически обрывает «дорогу» баграми, но через два-три дня все возвращается на круги своя. Раз в десять дней в камерах повальный шмон. Приходится, заслышав топот сапог и грохот дверей, рубить концы самостоятельно, «кочергу» и трубку ломать и топить в гальюне. А на следующий день поднимать базар о том, что, мол, получили не все положенные по конституции газеты, и грозить жалобами прокурору. Обычно после этого в обед открывается кормушка, и в камеру влетает пачка «Правды», «Известий» или «Советской России» с пожеланием: