Машина стоит в большом отдельном боксе-тамбуре.
– Первый пошел… Второй пошел…
Доходит до меня.
– Новиков!
– Александр Васильевич, 93-я, часть вторая…
– Выходи.
В камере наступает мертвая тишина. Головы сворачиваются в мою сторону. Сдергиваю со шконки мешок, иду к двери.
– Саня… Новиков… Так это ты? – выкрикивает какой– то мужичок, бросая под ноги самокрутку. – Мужики, это же Саня Новиков, который «Извозчика» поет!..
Камера ахает.
– Ты что раньше не сказал?..
– Вот козлы ебаные, человека ни за что закрыли!..
– Гражданин начальник, погоди, дай с таким человеком хоть в два слова переброситься!
Офицер улыбается. Конвойные таращатся из-за его спины.
– Хорош болтать! Новиков, не мути воду, хе-хе… Выходи быстрей, а то за тобой сейчас весь изолятор выломится!..
Через пять минут я в набитом до отказа «воронке». На этот раз – в «общей хате».
– Слушай команду конвоя! По дороге не курить, не орать, с конвойными не разговаривать. При попытке бегства или нападения оружие применяется без предупреждения. Ясно?
– Ясно. Поехали, начальник.
В тишине чей-то голос грустно добавляет:
– Поехали… домой.
В кузове темно. Курим в рукав. Со всех сторон вопросы: за что? как? по чьему указанию? Общий настрой «воронка» – антикоммунистическая маевка. Отвечать не очень хочется, но отвечаю. Любой ответ сопровождается комментариями «салона», сдобренными отборным матом в адрес коммунистов, ментов и кагэбэшников.
До тюрьмы езды не больше четверти часа. Перед воротами «воронок» пронзительно сигналит. Слышится звук отворяющихся створок, и мы въезжаем в глухой бетонный бокс. Мотор глохнет, наступает тишина.
– Встречай, тюрьма, – давно не виделись! – острит кто-то из темноты.
Глава 15
Тюрьма
Процедура выгрузки здесь та же, что и в изоляторе, только в обратном порядке и построже. Выдергивают по одному, входишь в тесный тамбур, дверь следом захлопывается. В маленькое зарешеченное окошко громко и ясно докладываешь свои данные. Дежурный тщательно сверяет, ставит в деле какие-то пометки, пишет номер камеры. Распределение закончено. Сбоку открывается кованая глухая дверь.
– Пошел… Следующий!..
Выхожу в большое помещение. Люди в форме, но уже без оружия, с нескрываемым любопытством разглядывают с головы до ног.
– Ох, клопомором-то как пахнет, – для поддержания разговора начинаю я.
– Это не клопомором, это тюрьмой пахнет! – ржет в ответ какой-то прапорщик. – По первой ходке, что ли?
Всеми командует майор с красной повязкой на рукаве.
– Новиков?
-Я.
– Головка от хуя!.. Имя, отчество, статья?..
Ну вот, еще одна мразь. Громко выкрикиваю прямо в его кокарду имя, отчество и статью.
– Та-а-к… Новикова в отдельную.
Ведут в бетонный бокс, похожий на пенал, размером метр на метр. Напротив двери замурованная в стены лавка – засиженная до блеска доска. В углу пустой бачок «под воду». Стены – «под шубу», мазанные желтой известью. Толстенная дверь с глазком и «кормушкой». Ни окон, ни отдушин.
Майор за дверью командует:
– Новикова после проверки на первый пост.
Плюхаюсь на лавку, откидываюсь спиной к стене. Где-
то беспрестанно хлопают двери. А здесь – тишина. С прибытием, Александр Васильевич!
Проходит час, другой. Над головой слышится шорох. Оборачиваюсь. Под самым потолком по стене ползет черное, циклопическое насекомое. Нечто среднее между черепахой и тараканом. Длиной с пачку сигарет. Если бы на воле сказали, что в тюрьме живут такие звери, ни один ботаник или энтомолог не поверил. Хороший сокамерник, ничего не скажешь, главное, неторопливый. Сколько ты уже отмотал? Гляжу на него и улыбаюсь. Хочется пить. Стучу в дверь.
– Гражданин начальник, в бачке воды нет…
– Скоро в камеру пойдешь, там будешь пить, пока не обоссышься!
Таракан опускается все ниже и ниже. Не боится – в тюрьме живность убивать нельзя. За исключением вшей, клопов и тараканов.
Этого не пришибли, видно, только из-за размеров – сочли не за насекомое, а за животное. В этом тоже горькая тюремная правда – выживает большой и сильный.
Отпирают дверь.
– Выходи на коридор. Пошли на шмон.
Иду в пустое гулкое помещение. Вдоль стен – лавки.
– Раздеться догола. Одежу разложить. Сам отходи в сторону.
Сижу голышом на скамье, жду, пока собака обнюхает и ощупает зубами все мое имущество.
– Ступень есть?., колеса?., мойки?., стары?., бабки?.. – спрашивает сопровождающий.
– Что?
– Заточки, говорю, таблетки, бритвы, карты, деньги? Непонятно, что ли?
– Понятно. Ничего этого нет.
– Собирай шмотки, пошли.
Идем по коридорам, переходам, выходим во внутренний двор.
– Шагай вперед. Сейчас на стрижку и в прожарку. Потом в баню. Получишь матрасовку, одеяло, кружку и – в камеру. Все понял?
Баня в дальнем конце двора, в отдельном корпусе. Сбоку высоченный забор, черные ворота. За воротами – купола церкви, что стоит посреди кладбища. Я бывал в ней не раз. Теперь же ее купола кажутся родными и сказочными.
– Сначала – стричься, – командует старшина.
Цирюльня – маленькая каморка без зеркал и одеколонов. Бетонный пол, в углу метла, сметать волосы. Судя по копнам, лежащим вдоль стены, – стригут быстро, часто и наголо. Посреди каморки стул. Парикмахер – улыбчивая женщина, похожая на больничную сестру-хозяйку.
– Красивые волосы, но что поделаешь… Не расстраивайся, на свободе новые отрастут. Давай голову вниз наклоняй. Это недолго, хе-хе.
Сижу на табуретке, гляжу в пол между ног. Жужжит машинка. От затылка ко лбу… От лба – к затылку… От уха – до уха… Меж ботинок падают хлопья. Никогда не думал, что они такого цвета. Длинные, каштановые с отливом. Были модной прической и вот – на бетонном тюремном полу, сиротливой горкой. Как пакля.
– Красив? – криво улыбаясь, спрашиваю у тетки.
– А то!
В дверях сопит старшина. В «прожарочной» – опять догола. Тряпки – в железный короб и – в адскую машину. Старшина выдает четвертушку хозяйственного мыла с дустом, и я голышом зашагиваю через скользкий порог бани.
Железная дверь с потным глазком гулко хлопает и оставляет наедине с пачкой цинковых тазов. Осклизлый каменный пол, серые сопливые стены, тусклая лампочка в нише – тюремные «сандуны».