Она по-прежнему не отвечала на его письма. Прошлое ее не волновало, лишь будущее, в котором у нее должен был родиться мальчик, обязательно мальчик. У него будут глаза Ильи, его волосы, его привычка смешно хмуриться во сне и вытягивать губы трубочкой в момент раздумий. Ганна уже знала, что назовет мальчика Вовой, и, поглаживая себя по совершенно плоскому еще животу, так к нему и обращалась, нежно-нежно: «Вовик». Почему именно это имя ассоциировалось у нее с растущим внутри малышом, она не знала.
Галицкий позвонил внезапно. Она не ждала его звонка, потому что за два месяца, прошедшие с того момента, как они виделись в последний раз, он не звонил ей ни разу. Только писал. А тут телефон зазвонил, когда Ганна, борясь с тошнотой, готовила срочную презентацию для шефа и трубку схватила, не глядя на экран, то есть не зная, что это звонит он.
— Я знаю, что у тебя что-то произошло, — услышала она в трубке голос, который узнала бы из тысячи. — Ты должна срочно сказать мне, что именно. Слышишь?
— Я тебе ничего не должна. — Ганна самолюбиво прикусила губу. Отчего-то этот человек был уверен, что может распоряжаться ею, как вещью. Ею и ее жизнью.
— Мазалька, скажи мне, — теперь голос был не требовательным, а нежным. — Я должен знать.
«А ведь действительно должен, — подумалось вдруг Ганне. — Это его ребенок, такой же, как и мой. Да, я воспитаю его сама. Но Илья имеет право знать, что у него родится еще один сын».
Услышав, что она беременна, Галицкий на минуту замолчал, будто задохнулся.
— Что ты решила? — успокоив дыхание, спросил он.
— Я буду рожать, — твердо сказала Ганна, и он шумно выдохнул в трубку. — Илья, ты не думай, я ничего у тебя не прошу и ничего никогда не попрошу. Это мое решение, мой ребенок и моя ответственность. Я благодарна тебе за ту неделю, что мы провели вместе. Ты мне ничего не должен.
— Дурочка, — ласково сказал он и отключился.
За время беременности Ганна два или три раза поддалась на его уговоры и съездила в Москву. Между ними не было больше близких отношений, но Галицкий гулял с ней по городу, возил по паркам, где они бродили по дорожкам, зачерпывая ногами опавшую рыжую листву. Он кормил ее в ресторанах, правда, не с ложечки. Как-то, спасаясь от жуткого снегопада, они укрылись в кинотеатре и смотрели какой-то дурацкий фильм, содержание которого Ганна совершенно не помнила. Весь сеанс она думала о том, поцелует ее Галицкий или нет, но он так и не поцеловал.
Он ничего не обещал, ничего не предлагал, но отчего-то эти краткие встречи не дали Ганне свалиться в пучину депрессии. Она с нетерпением ждала появления сына на свет, словно светилась изнутри от переполняющей ее радости. Беременность не была ни несчастьем, ни карой, ни болезнью. Носить этого ребенка было так же естественно, как дышать.
В последний раз Ганна приехала в Москву за три недели до родов. В ее городе снег уже почти сошел, а в Москве его еще не было.
— Хочешь, я разведусь? — неожиданно спросил Галицкий, как будто продолжая давно начатый разговор. Ганна споткнулась, и он подхватил ее под локоть.
— Нет, не хочу, — с трудом сказала она. — Ты уже и так во второй раз женат. Мне кажется, что третий штамп в паспорте будет лишним.
— Ты старомодна до отвращения, — сказал он. — Мы живем в цивилизованном мире, где люди женятся, разводятся, рожают детей и воспитывают их на расстоянии. В этом нет ничего страшного. Но тебе ведь нужно, чтобы у твоего ребенка был отец. Ты так воспитана. Поэтому я и предлагаю, что разведусь и наш сын родится в браке.
— Во-первых, до рождения нашего сына ты точно не успеешь, — печально сказала Ганна. — Такие вещи не делают второпях. Если бы ты действительно этого хотел, то давно бы развелся. Твои жертвы мне не нужны. Это во-первых. А во-вторых… — Она замолчала, борясь с подступающими слезами. — А во-вторых, я не считаю, что мой ребенок должен расти в браке, а твой предыдущий ребенок при этом остаться без отца. Один сын без отца у тебя уже растет. Скоро станет два. Какая разница, который из них окажется этим вторым?
— Никакой, — буркнул Илья. Ганна заметила, что он просто в бешенстве. — Дело вообще не в этих дурацких детях. Дело в тебе. Я хочу быть с тобой.
— Прекрасно. Только ты не учел одного.
— Чего именно? — Галицкий надменно вскинул подбородок.
— Того, что я не хочу быть с тобой. Для меня мой будущий сын важнее, чем ты. Извини.
Ее слова больно ранили его, Ганна видела это, но не могла себя остановить. Обида и горечь несли ее, как на крыльях. Подрезанных крыльях.
— Даже не мечтай, что у тебя получится отказаться от моей поддержки, — заорал он, чуть ли не на всю улицу. — Хочешь ты этого или нет, я буду тебе помогать.
— Помогай, — Ганна независимо пожала плечами. — Растить ребенка одной мне действительно тяжело, и выказывать глупую и ненужную гордость я не стану. Но и твои миллионы мне не нужны. Я встречалась с тобой не потому, что ты — чертов миллионер. И забеременела я не поэтому.
— Не переживай, я буду платить посильную для себя сумму, — буркнул Галицкий себе под нос.
— Не сомневаюсь. — Ганна говорила все увереннее и увереннее, будто его власть над ней кончилась. Совсем кончилась. — Ты будешь платить мне пятьсот долларов в месяц. Этого достаточно для ребенка и для того, чтобы я не чувствовала себя содержанкой.
Вова Друбич родился в положенный срок в начале апреля. В следующий раз Ганна увидела Илью Галицкого, когда их сын уже ходил во второй класс. Все эти годы первого числа каждого месяца она исправно получала денежный перевод, эквивалентный пятистам долларам США. И исправно горевала о том, что, отказавшись от предложения Ильи развестись, быть может, совершила самую главную ошибку в своей жизни. Тем более что он все равно развелся и женился в третий раз. Только не на ней.
* * *
Эсфирь Григорьевна Галицкая тревожилась. Причем поводом для беспокойства служила вовсе не пропажа портсигара Фаберже. С юных лет она философски относилась к проявлениям богатства, хотя выросла в небедной семье, не знающей настоящей нужды. Ее отец Григорий Фельдман был успешным адвокатом, практиковавшим чуть ли не до самой своей смерти. Такие специалисты были зажиточными даже в Советском Союзе, где от каждого, как известно, брали по способностям, а отдавали по труду. После оценки доставшегося в наследство портсигара Эсфирь Григорьевна хоть и удивилась его реальной стоимости, но не сильно. В дом к отцу захаживали разные люди, в том числе и по-настоящему богатые, так называемые «цеховики». Миллион долларов вполне мог оказаться разумной ценой за свободу или даже жизнь.
Фира Фельдман замуж вышла довольно рано. Ее муж Владимир Галицкий, старше ее на двенадцать лет, к свадьбе уже был признан лучшим стоматологом Москвы, поэтому с отцовских хлебов она бережно перешла под крылышко нежного и любящего мужа, не зная отказа ни в модных платьях, ни во французских духах, ни в дорогих украшениях.
Дурочкой и «свистушкой» Эсфирь Григорьевна не была, с отличием окончила литературный институт, в совершенстве владела английским, французским и португальским языками, быстро стала одним из лучших переводчиков страны, много ездила по командировкам, в том числе и за границу. Она переводила художественную литературу и защитила сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертации, к пятидесяти годам став профессором лингвистики.