Есенин. Путь и беспутье - читать онлайн книгу. Автор: Алла Марченко cтр.№ 77

Как уже упоминалось, «Стойло Пегаса» открылось для посетителей в конце октября 1919 года и спустя некоторое время стало приносить небольшой, но верный доход, на который, и опять же по предложению Шершеневича, «вольнодумцы» и основали издательство «Имажинисты». Он же был вдохновителем и постановщиком не слишком приглядной акции, с помощью которой новообразовавшаяся «Ассоциация вольнодумцев» решила привлечь к себе внимание и москвичей, и прессы. «Счастье, – иронизировал Есенин, – есть ловкость ума и рук». Чего-чего, а в ловкости ума магистрам Великого Ордена не откажешь. В ночь с 27 на 28 мая 1919 года Шершеневич, Мариенгоф, Кусиков и Есенин, вооружившись «хорошей» (трудносмываемой) краской, расписали стены Страстного монастыря богохульствами собственного сочинения. Затея, несмотря на глупость и дурновкусие, оказалась успешной. Уже утром площадь была запружена возмущенным народом. Не промолчала и пресса. «Вечерние Известия Моссовета» опубликовали, правда, анонимно, заметку с весьма показательным по прозорливости названием: «Хулиганство или провокация?» Не промолчали и «Известия ВЦИК». Монастырь был женским, монашенки собственными силами смыть следы безобразия не сумели. На помощь пришла милиция, и к вечеру следующего дня от ночного рукоприкладства мнимых хулиганов к святыням остались лишь грязные пятна на фасаде. Православная Москва не жалела ругательств. Ругань вела за собой славу, дурную, но славу. Довольные успехом, те же действующие лица, дабы закрепить достигнутый уровень известности, осуществили еще одну не столь кощунственную, но не менее громкую провокацию. Присвоили, с помощью специально заказанных табличек, свои имена центральным улицам Москвы.

После открытия «Стойла Пегаса» коллективные «хулиганские» вылазки на чужие территории прекратились. Имажинисты занялись возделыванием собственного «садка искусств». От черной работы по налаживанию кооперативного хозяйства Есенин, за неспособностью к ней, был освобожден. Ему отводилась роль «Божьей дудки», на звук которой и должна была стекаться в кафе платежеспособная публика. Начало функционировать и издательство. Мариенгоф и Шершеневич утроили предпринимательскую активность. Есенин (поначалу) отнесся к книгоиздательской стороне деятельности коллег с прохладцей, его книги по-прежнему выходили под маркой «МТАХС». На плохой, хуже некуда, бумаге и крошечными тиражами, но выходили. Хоть это ничего и не меняло в его творческой судьбе. А вот с открытием «Стойла» ситуация переменилась. Уже через месяц слухи о том, что в новом кафе на Тверской, бывшем «Боме», потрясающе читает потрясающий поэт, зашелестели по всей Москве. От желающих убедиться в их достоверности отбоя не было. А это крепче, чем деньги, привязывало поэта к «Стойлу Пегаса». Впервые в жизни у него появилась настоящая, своя, аудитория – не оценивающая, а сочувствующая и сопереживающая.

Ни один из мемуаристов не упоминает о том, что публичные чтения Есениным своих стихов в предреволюционные годы способствовали популярности «последнего Леля». Частушки в его исполнении пользовались куда большим успехом. Да и выходил он на эстрадные подмостки не так уж часто. Впервые Есенин дал волю и своему темпераменту, и своему артистизму весной восемнадцатого, после переезда в Москву. «В тот вечер, – вспоминал поэт-футурист С. Д. Спасский, – он читал “Инонию”… низким, собранным, твердым голосом. Рука выбрасывалась вперед, рассекая воздух короткими ударами. Все лицо стало жестким, угрожающим. Он обвинял и требовал ответа. Отрывистый взмах головы, весь корпус наклоняется вбок и вдруг выпрямляется, как на пружине. – “И тебе говорю я, Америка, отколотая половина земли…” – он выдвигается вперед, вытянув руку над чем-то, лежащим перед ним, – “страшись по морям безверия железные пускать корабли!” Глаза сосредоточенные и сверкающие. “…Пророк Есенин Сергей”. Кажется, погрохатывает гроза, разбрасывая острые молнии. И все это происходит на маленьком шатком диванчике, с которого он не встает, создавая впечатление величия и грозной торжественности только незначительными перемещениями своего упругого, будто наэлектризованного тела. И окружающие подчиняются не только силе стихов, но силе личности, так резко и неоспоримо выступающей из общего ряда».

Пробовал Есенин сыграть (в формате театра одного актера) и только что написанные (декабрь 1919 – январь-февраль 1920) «Кобыльи корабли», правда, полукамерно, на малой сцене, в «Стойле», но «в прицел» не попал. Аудитория (ухом) схватывала лишь фрагменты – целое не доходило. Есенин расстроился, но по размышлении сообразил: сложные тексты пишутся для глаза, для восприятия на слух нужна более простая и четкая походка стиха. Первой простой вещью, в которой ему наконец-то удалось разрешить долго не решавшуюся задачу: как бы научиться писать об общем всём так, чтобы и себя не терять, и быть понятным широкой публике, – был «Хулиган»:

Дождик мокрыми метлами чистит

Ивняковый помет по лугам.

Плюйся, ветер, охапками листьев, —

Я такой же, как ты, хулиган.

Я люблю, когда синие чащи,

Как с тяжелой походкой волы,

Животами, листвой хрипящими,

По коленкам марают стволы.

Есенин, конечно, предполагал, что эти эффектные, хотя и очень простые стихи должны понравиться публике. Восторженная реакция на устное исполнение «Хулигана» превзошла самые смелые ожидания. Галина Бениславская вспоминает: «1920 год. Осень. Суд над имажинистами. Большой зал Консерватории. Холодно и не топлено. Зал молодой, оживленный… Нас целая компания, пришли потому, что сам Брюсов, председатель. А я и Яна (ближайшая подруга Г. Б. – А. М. ) – еще и голос Шершеневича послушать, очень нам нравился тогда его голос. Суд начинается. Выступают от разных групп. Неоклассики, акмеисты, символисты – им же имя легион… Подсудимые переговариваются, что-то жуют, смеются… Слово предоставляется подсудимым. Кто и что говорил, не помню. Даже скучно стало… Вдруг выходит… мальчишка… короткая нараспашку оленья куртка, руки в карманах брюк и совершенно золотые волосы…

Плюйся, ветер, охапками листьев!

Я такой же, как ты, хулиган.

Он весь стихия… озорная, непокорная, безудержная стихия, не только в стихах, а в каждом движении, отражающем движение стиха… Что случилось после его чтения – трудно передать. Все вдруг повскакивали с мест и бросились к эстраде, к нему. Ему не только кричали, его молили: “Почитайте еще что-нибудь…” Опомнившись, я увидела, что я тоже у самой эстрады». Закрепляя успех, Есенин продолжил тему «Исповедью хулигана», но при этом уже в 1919-м, едва первый снегопад облагородил изуродованную «злым октябрем» землю, написал нежнейшее лирическое стихотворение, и по настроению, и по технике исполнения решительно не соответствующее ни гневу и ярости «хулиганского диптиха», ни тому «веселому шуму», если иметь в виду «пространство быта», среди которого, как свидетельствует хроника его жизни, поэт прожил свой тысяча девятьсот девятнадцатый:

Душа грустит о небесах,

Она нездешних нив жилица.

Люблю, когда на деревах

Огонь зеленый шевелится.

То сучья золотых стволов

Как свечи, теплятся пред тайной,

И расцветают звезды слов