Есенин. Путь и беспутье - читать онлайн книгу. Автор: Алла Марченко cтр.№ 59

Впрочем, все вышеописанные обстоятельства, как предполагаемые, так и строго документированные, у наших юных новобрачных там, за горами горя, и никто из обитателей орловского дома Райхов погожим летом 1917 года и вообразить не может, что их Зинаида, особа, конечно, видная, но не красавица, бросив своего белобрысенького, сделает новую, еще более блестящую партию. Острый глаз матери, домашней портнихи, зорче других видел изъяны своих дочерей, Зинаиды особенно. Пообтесать бы немного, и ноги коротковаты, голову сломаешь, прежде чем фасон подходящий сообразишь. Но это все, повторяю, завтрашние заботы и утраты, а в настоящем у легкомысленных молодоженов одна закавыка: у Зинаиды неделю назад кончился законный свадебный отпуск, а белобрысенький ее муженек хоть бы хны. Только времечко ведет, дескать, нечего на службе вертихвостить. Как приедем, пойду к Разумнику, объясню, что незаменимых технических секретарей не бывает. И действительно объяснил: не хочу, мол, чтобы жена работала. «Мой дом – моя крепость».

Разумник Васильевич только рукой махнул. Какая крепость, Сергей Александрович? Нет таких крепостных стен и рвов крепостных нет, что могли бы защитить частную жизнь от революционной стихии. А уж от напористых большевиков и подавно – рвутся к власти. Рвутся, да не вырвутся. Впрочем, это единственная партия, с которой нам, эсерам, по дороге, и они это понимают.

Мы, читатели, революцию учившие главным образом по Маяковскому, представляем себе 25 октября 1917 года (7 ноября по новому стилю) как некую четко обозначенную границу, разделившую общую всем жизнь на до и после: «Дул, как всегда, октябрь ветрами, но уже при социализме». Современниками, даже политически ангажированными, судьбоносный для целого народа День был встречен хотя и с тревогой, но как встречают одну из обычных дат продолжающегося с февраля всеобщего возмущения и сотрясения основ. Даже после разгона Учредительного собрания (6 января 1918 года) и заключения в Петропавловскую крепость министров Временного правительства никто, кроме самих большевиков, еще не верит, что они пришли всерьез и надолго. Вот характерная запись в дневнике Зинаиды Гиппиус от 26 апреля 1918 года: «Вторая черная тетрадь (вторая часть дневника. – А. М. ) близится к концу, а большевики все сидят. Они давно на острове, вокруг бушующие и приливающие волны, уже не остров, а медный пятачок. Немцы движутся, уже кольцо». А вот фрагмент из записной книжки Блока, правда, еще январский, но после разгона Учредительного собрания: «18 января. Александринский театр. – “Гроза”. – Наши места продаются. 12 час. дня. – Ефим Зозуля (“Свободный журнал”). – 10½ веч. – поправлять корректуру в “Знамя труда”. – В сегодняшнем “Эхо” будет интервью со мной. Бехтерев, Казаринов и я находим, что нужно работать с большевиками. – “Ужас” ночной газеты и улицы. Рабочие сами для себя работают кое-как и жулят. И эту правду пойми. – “Известия” превратились в “ИзвAстiя” (рабочие… требуют старой орфографии – трудно читать). (Исчезла устраненная из алфавитного набора буква “ять”. – А. М. )

Конечно, у Есенина иное, нежели у Зинаиды Гиппиус, отношение к большевикам, ему все равно, какое имя присвоит себе новая власть, лишь бы дала мужику то, без чего России не выкарабкаться из катастрофы: мир и землю. Окрыленный большевистским декретом о земле («земля – крестьянам»), он даже внешне переменился, сбросил, точно лягушачью кожу, и тихость ласкового «послушника», и улыбчивость «вербного херувима». Вот каким запомнил его Вячеслав Полонский, литературный критик и будущий первый главный редактор журнала «Новый мир»: «Надо было видеть его в те годы. Ему было тесно и не по себе, он исходил песенной силой, кружился в творческом неугомоне. В нем развязались какие-то скрепы, спадали какие-то обручи. Из него ключом била мужицкая стихия, разбойная удаль. С обезумевшим взглядом, с разметавшимся золотом волос, широко размахивая руками, в беспамятстве восторга декламировал он свою замечательную “Инонию”».

Словом, Сергей Есенин почти не кривил душой, когда писал в автобиографии 1925 года: «В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном». А вот другое его заявление (1923 год), «Вместе с Советской властью покинул Петроград», не отвечает действительности. Вместе с Советской властью покинула полублокадный Петроград Зинаида Николаевна. Еще зимой, в январе, она была вынуждена снова пойти работать. Несмотря на то что «Дело народа» продолжало выходить и гонорар Есенину платили исправно и по высшей ставке, дороговизна была такая, что денег стало не хватать на самый скромный прожиток. Прежняя должность девицы З. Н. Райх в «Деле народа» была занята, но Иванов-Разумник жену Есенина все-таки устроил секретарем к А. Д. Цурюпе, назначенному Лениным наркомом по продовольствию. Муж на этот раз не возражал, но вряд ли возвращение беременной жены на службу ему понравилось. Уже по одному тому не могло нравиться, что выставляло его в глазах Зинаидиных коллег несолидным человеком, который не в состоянии обеспечить семью.

Короче: Есенин опять чувствовал и себя, и свою жизнь семейную «разлаженной». Татьяна Сергеевна, со слов матери, утверждала, что первопричиной разлада была дикая и совершенно беспочвенная ревность отца: «Она пришла с работы. В комнате, где он обычно работал за обеденным столом, был полный разгром: на полу валялись раскрытые чемоданы, вещи смяты, раскиданы, повсюду листы исписанной бумаги. Топилась печь, он сидел перед нею на корточках и не сразу обернулся – продолжал засовывать в топку скомканные листы. Она успела разглядеть, что он сжигает рукопись своей пьесы. Но вот он поднялся ей навстречу. Чужое лицо – такого она еще не видела. На нее посыпались ужасные, оскорбительные слова – она не знала, что он способен их произносить. Она упала на пол – не в обморок, просто упала и разрыдалась. Он не подошел. Когда поднялась, он, держа в руках какую-то коробочку, крикнул: “Подарки от любовников принимаешь?!” Швырнул коробочку на стол. Она доплелась до стола, опустилась на стул и впала в оцепенение – не могла ни говорить, ни двигаться. Отправив в печку последние листы рукописи, он устроился за тем же столом и стал что-то писать. Не поднимая глаз, сказал:

– Я пишу письмо своей жене и ребенку.

Мелькнуло – нарочно пугает. Мама не знала еще о существовании Анны Романовны Изрядновой… Наконец она пришла в себя. Больше того, она сумела забыть о себе. О своей обиде.

– Я не могла видеть его в таком состоянии, чувствовала, что должна его успокоить. Но как к нему подступиться?

Рассмотрела лежавшую на столе коробочку, и сразу стало ясно, откуда она взялась: он обнаружил ее в одном из чемоданов, когда искал куски своей рукописи. Сказала ему тихо и осторожно:

– Сережа, прошу тебя, взгляни на эту коробочку. Посмотри, здесь написано: Вологда. Где мы с тобой венчались? В Вологде. Где покупали обручальные кольца? В Вологде. Эта коробочка от одного из наших обручальных колец.

Они помирились в тот же вечер. Но они перешагнули какую-то грань, и восстановить прежнюю идиллию было уже невозможно. В их бытность в Петрограде крупных ссор больше не было. Но он, осерчав на что-то, уже мог ее оскорбить…»

Есенин и впрямь был ревнив. Анна Романовна Изряднова вспоминала, что Сергей не разрешал ей разговаривать даже с женщинами. А ведь в отношениях с Анной Изрядновой оснований для ревности не было, а тут были. Жених, которому Зинаида Николаевна «изменила», встретив Есенина, продолжал существовать. Как свидетельствует дочь поэта, в 1920 году, после разрыва с Есениным и еще до встречи с Мейерхольдом, ее мать вполне серьезно собиралась за кого-то замуж: «На брак с Мейерхольдом ее толкнула не безысходность… Где-то в конце 1920 года З. Н. согласилась выйти замуж за человека, который ее давно любил, знакомство с ним началось еще в Питере… Этот жених находился в Германии, когда З. Н. влюбилась в Мейерхольда и все поломала» [49] .