Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918 - читать онлайн книгу. Автор: Эрих Людендорф cтр.№ 89

На заседании я также указал на важное значение занятых нами восточных территорий для германской военной промышленности. Вопрос об уходе с Украины остался нерешенным, поскольку требовал более основательной подготовки.

Затем мы обратились к главному и самому важному вопросу: что конкретно Германия сможет и захочет дать армии? От этого напрямую зависело все остальное. Я надеялся, что в правительстве на этот счет существует полная ясность, но ошибался. Новый военный министр назвал мне более радужные цифры, касавшиеся пополнения, чем я до сих пор предполагал. Проверить их у меня возможности не было. Меня сильно удивило, когда он сказал, что немедленно отправить можно не менее 60–70 тысяч человек участников гражданской обороны. Но почему же нельзя было это сделать раньше? И я ответил, что если фронт получит пополнение в названном количестве, то за будущее Германии можно не тревожиться. Однако это должно произойти без промедления. Министр пообещал не задержать с отправкой пополнения ни одного лишнего дня.

После этого я коснулся умонастроений как в войсках, так и в самой Германии, имевших важное значение, и высказался в известном уже читателю роде, особо подчеркнув, что армия именно теперь нуждается в действенной моральной поддержке. По просьбе рейхсканцлера на эту тему высказались три присутствовавших статс-секретаря.

Статс-секретарь Грёбер в своем выступлении уклонился от прямого обсуждения вопроса. Статс-секретарь Шейдеман говорил очень серьезно. Он допускал возможность мобилизации на военную службу еще сотен тысяч сограждан, но сильно сомневался, что они способны улучшить настроение в армии. По его словам, немецкие рабочие все чаще повторяют: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Это было откровенное признание банкротства той политики, которую проводили рейхсканцлер и партии парламентского большинства.

Статс-секретарь Гауссман полагал, что обращение к народу произведет сильное впечатление. Вице-канцлер Пайер не считал проблему настроения столь серьезной, как Шейдеман. В заключение он сказал: «Если мы сможем сформулировать ноту так, что наш народ поймет: хотя мы и в тяжелом положении, но тем не менее вовсе не собираемся сдаваться, – тогда еще не все потеряно». Статс-секретарь Фридберг поддержал Шейдемана и добавил: «Во всяком случае, нельзя медлить».

Но многое зависело не только от наличия пополнения для действующей армии, чрезвычайно важным был и боевой дух народа. Так почему же господа, прекрасно знавшие ситуацию, не позаботились ранее об его укреплении? Все это для меня неразрешимая, роковая по своим последствиям загадка.

Относительно общего военного положения я не мог сообщить ничего нового. По Западному фронту я повторил уже сказанное 10 октября: «Считаю прорыв возможным, но маловероятным. Если ответить по совести, то я его не опасаюсь. Изменение к худшему, – продолжал я, – возможно в любой момент. Какие-либо сюрпризы последние бои нам не преподнесли. Фронт держится как всегда, не лучше и не хуже. Наши части действуют именно так, как от них ОКХ и ожидает. Однако, как мне кажется, ударная сила противника ослабевает. Переговоры с Вильсоном пока не дали результатов, и мы сами вправе решать, продолжать их или прекратить. Никто не может усомниться в нашем искреннем стремлении к миру. С другой стороны, это наше неотъемлемое право – до последнего дыхания защищать свою жизнь и честь. Долг правительства перед народом – использовать допустимые средства, чтобы при выработке с Антантой условий перемирия не оказаться в проигрыше. Этого требует здравый расчет. Чем сильнее мы в военном отношении, тем крепче наша позиция на переговорах. Немецкий народ в своем большинстве может и хочет отдать армии последние силы. Обязанность правительства – превратить желание в действие».

Статс-секретарь Гольф упрекнул меня в изменении моей прежней точки зрения. Меня это очень удивило. Если даже теперь я действительно высказался более оптимистично, чем прежде, то статс-секретарю следовало более благоприятной оценке обстановки только радоваться, ибо это облегчало ему ведение переговоров. Но в тот момент я думал не о своем престиже, а старался выяснить до конца планы и цели правительства. Свое выступление я закончил следующими словами: «Я по-прежнему придерживаюсь мнения о необходимости, при наличии малейшей возможности, начать переговоры о перемирии. Однако мы должны принять только такие условия перемирия, которые предусматривают регламентированный уход с занимаемых территорий. Для этого необходим срок не менее двух-трех месяцев. И мы не должны брать на себя никаких обязательств, исключающих всякую возможность возобновления враждебных действий. Подобные планы вынашивают наши противники, как можно заключить из содержания ноты. Предлагаемые условия имеют целью полностью нас обезоружить. Прежде чем мы пойдем дальше, враг должен четко изложить нам свои условия. Не следует прекращать диалог с Вильсоном. Напротив, нужно поставить вопрос ребром примерно так: „Скажите коротко и ясно, что мы должны делать, но если вы потребуете от нас чего-то несовместимого с нашим национальным достоинством, если вы вознамеритесь лишить нас способности защищаться, то мы на это не пойдем“».

После этого я коснулся проблемы разрушений, которые мы, по сообщениям прессы Антанты, учинили при отступлении с оккупированных территорий.

«Мы старались, – сказал я, – по возможности ограничивать разрушения военной необходимостью… Вся армия не несет ответственности за действия отдельных невыдержанных военнослужащих. Я борюсь с неоправданными жестокостями и прошу это особо выделить в ответной ноте Вильсону, ибо армия имеет право на объяснения».

На этом заседание закончилось. Статс-секретари Грёбер и Гауссман, сидевшие рядом со мной, выразили мне свою благодарность за то, что я немного воодушевил их. Приободренный, я отправился обратно в Спа.

Приподнятое настроение продержалось в Берлине до полудня 19 октября. Подробности событий мне неизвестны. Почему же статс-секретари, которые так самоуверенно выступали, не настояли на конкретных действиях? Они ведь прекрасно знали, что именно поставлено на карту! И мне было непостижимо услышать, как статс-секретарь Гауссман 12 мая 1919 г. под бурные аплодисменты заявил: «Если бы наша армия, наши рабочие 5 и 9 ноября знали, что мир будет выглядеть таким образом, солдаты не сложили бы оружия и выстояли бы». А ведь случившееся можно было предвидеть уже 17 октября. Это неопровержимый исторический факт. Мы ведь постоянно предостерегали от капитуляции. Нужно было лишь взглянуть правде в глаза. Нужно было только перестать обманывать себя и народ и решиться действовать по плану, подготовленному ОКХ.

20 октября в Спа поступил новый проект ответа Вильсону. От подводной войны мы отказывались. Эта уступка Вильсону глубоко затронула сухопутные войска и военно-морские силы. Настроение моряков упало. Кабинет министров, по сути, спасовал перед трудностями и сложил оружие.

Военный министр еще хлопотал о доставке пополнения, но и тут ничего не вышло: значительная часть новобранцев попросту отказалась идти на фронт. Правительство опять уступило!

23 или 24 октября Вильсон прислал ответ – наиболее предсказуемый, учитывая нашу самокастрацию. Он ясно дал понять, что условиями перемирия могут быть только такие, которые полностью исключали бы для Германии всякую возможность возобновить военные действия и предоставляли бы союзным государствам неограниченную власть при контроле выполнения германским правительством статей мирного соглашения. На мой взгляд, после этого всем должна была бы стать понятной необходимость продолжать борьбу. Находясь под впечатлением заседания 17 октября, я верил, что народ еще можно сплотить и мобилизовать, хотя драгоценное время упущено.