Корней Чуковский - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Лукьянова cтр.№ 247

Сейчас ровные, выдержанные строчки «Мастерства Некрасова» кажутся чуть ли не бесстрастными («потолок палаты в клинике ЦК КПСС»); сейчас мы невольно спотыкаемся на всяком упоминании социализма-коммунизма. А сколько еще цитат-марочек, вставленных ради прохождения цензуры, Чуковский потом исключил, сколько насиловали его книгу редакторы, пытаясь заставить вольные строки стоять по стойке смирно… Почему же эту подневольную, скучную книгу, которую сам он так не любил, выхватывали друг у друга, брали почитать на ночь?

Некоторый ключ к «Мастерству Некрасова» мы находим в статье Чуковского «От дилетантизма к науке», посвященной самому далекому от злобы дня вопросу – некрасовской текстологии. Статья вышла позже «Мастерства», в 1954 году, но крепко связана с книгой. Оксман и эту статью очень хвалил в письме: «Читается всеми филологами – и старыми и молодыми – как давно уже ничто в этом роде не читалось». Юлиан Григорьевич особенно подчеркивает ценность «важных наблюдений над спецификой журнальных текстов Некрасова, как политического поэта, приспособлявшего свою работу к условиям легальной печати».

Все они – писатели, поэты, критики, литературоведы, объединенные качествами, которые трудно обозначить одним словом (принадлежность к культурной традиции, опыт свободной речи, талант, несовместимость с казенной советской стилистикой?), в этом были большие мастера: нутром, шестым чувством угадывали всякую несвободу, всякое насилие над текстом, мучения самоцензуры, вынужденные купюры, тупой редакторский карандаш, приспособление к условиям. «В точно таких условиях, как лирика Некрасова, была в пору 50—80-х гг. лирика любого политического поэта, приспособлявшего свои рукописные тексты к нормам легальной печати. Да и не только лирика!» – пишет Оксман, и совершенно ясно, что он имеет в виду.

И ясно, что имел в виду Чуковский, который писал о вариантах стихотворения Некрасова, посвященного Белинскому: "Во втором варианте вина с этого поколения как бы снималась и сильнее подчеркивалось, что виноват тот жестокий режим, который душил в нем все живое и доброе. Поколение было названо сдавленным. Несомненно, этот эпитет более отвечал исторической правде, так как имя великого критика замалчивалось по распоряжению властей. Но впоследствии Некрасов вполне осознал, что все же правительственный гнет не снимает вины с поколения Дружининых, Галаховых, Кавелиных, Боткиных, все более забывавших заветы Белинского.

Отсюда третий эпитет: «сдержанное племя». И хотя мне эпитет «сдавленное племя» кажется более метким, мое мнение не имеет здесь ни малейшей цены, и я обязан исполнить отчетливо выраженную волю поэта".

И еще: "Некрасов и сам говорил об одной из своих поэм: «Кончивши, начну ее портить; может быть, и пройдет, если вставить несколько верноподданнических стихов…» И о другой: "Думаю, что в таком испакощенном виде (какой он придал законченному тексту поэмы, чтобы сделать его наиболее «легальным». – К. Ч.) цензура к ней придраться не могла бы", то есть сам указывал, что беловые рукописи этих поэм, искаженных им под давлением цензуры, не выражают его авторской воли и что, значит, те рукописи, которые непосредственно предшествуют им, выражают эту волю гораздо полнее, точнее и правильнее – поскольку дело касается политического их содержания".

То-то и читались эти серьезные литературоведческие статьи, как актуальнейшие политические памфлеты, то-то и производили они впечатление рвущихся бомб, что все нужное в них было сказано прямым текстом, хотя и отнесено на столетие назад:

Это Чуковский цитирует Некрасова в главе «Мастерства», которая так и называется: «Эзопова речь». Среди приемов эзоповой речи фигурирует и такой: «Пятый прием эзоповой речи заключался в том, что сатире, направленной против современных порядков, придавалась внешняя форма сатиры, обличавшей порядки далекого прошлого».

Нет, конечно, «Мастерство Некрасова» – никакая не политическая сатира, а серьезное литературоведческое исследование, однако характеристика эпохи, в которую создавалась эта книга, в ней приводится самая яркая:

«Началось „мрачное семилетие“ доносов, арестов и ссылок. „Террор внутри, – записал современник, отнюдь не принадлежавший к оппозиционному лагерю, – преследование печати, усиление полиции, подозрительность, репрессивные меры… На сцену выступает Бутурлин с ненавистью к слову, мысли и свободе, проповедью безграничного послушания и молчания… Доносы развиваются до сумасшествия“. То, что еще месяц назад беспрепятственно разрешалось цензурой, теперь было объявлено преступной крамолой, направленной к потрясению основ государства. В официальном языке того времени – в языке доносов и казенных реляций – зазвучало слово „коммунист“, которое применялось огулом ко всякому, кого подозревали в недовольстве властями».

Условия жизни «мрачного семилетия» 1848–1855 годов, закончившегося со смертью Николая I, легко проецируются на условия мрачного семилетия 1946–1953 годов. Ну еще можно вместо «Бутурлина» подставить любую подходящую фамилию, а вместо «коммуниста» – «антипатриота», «космополита», «низкопоклонника»…

Исследования «приспособления к условиям легальной печати» давали возможность понимать, как могли дышать люди, которыми искренне восхищаешься, в условиях безвоздушного пространства. Как выживали, как могли писать. И конечно, эта работа помогала правильно расставить акценты, верно выстроить историческую перспективу – и поэтому давала надежду в это совершенно безнадежное время: они выжили, и мы выживем, они смогли, и мы сможем. Они не потеряли себя в цензурных гонениях и ссылках – и у нас получится. Можно было соразмерять свою жизнь с жизнью Некрасова, Белинского, Чернышевского; на их примере постигать истинную цену мучительных компромиссов, учиться говорить с зажатым ртом и добиваться того, чтобы тебя услышали.

Чуковский цитирует Герцена: «Николай в последние годы своего царствования достиг того, что заставил замолчать всю Россию, но он не мог заставить ее говорить так, как ему хотелось». Сталин, конечно, добился большего – но сравним эти строки с постоянными газетными попреками второго мрачного семилетия: где современные темы, где отражение действительности в ее революционном развитии, где настоящая критика, почему все молчат?

Но, конечно, сводить все «Мастерство Некрасова» к фиге в кармане, к политическому памфлету было бы в высшей степени неправильно. Автор не делал никаких специальных политических намеков, и если строки столетней давности звучали с пугающей актуальностью, – то не потому, что автор под одеялом подкусывал режим, а потому, что системные признаки тирании неизменны, и в иные времена Салтыков-Щедрин или Герцен автоматически становятся самыми злободневными писателями.

В любом случае, заслуга Чуковского отнюдь не в том, что он описал скверные общественные условия, в которых приходилось жить и работать Некрасову, так, что каждый мог спроецировать эти условия на современность: режим Николая I и без него было кому обличить, разве что с иной расстановкой акцентов. Перед автором стояла куда более важная и серьезная задача: освободить образ Некрасова от бездарной ретуши. Избавить любимого поэта от репутации не очень даровитого, но идейно правильного – репутации, которая возникла еще до революции и всячески поддерживалась в советское время.