Кирилл и Мефодий - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Лощиц cтр.№ 54

Вот, во время предпоследней встречи вдруг ни с того ни с сего, при всей их нелюбви к самому имени Спасителя, съязвили:

— Христос не отверг обрезания, но по закону его совершил. Как же это вы, христиане, обрезание отвергаете?

Или в христианском почитании икон усмотрели языческое кумиротворение:

— Как же вы, идолам поклоняясь, думаете, что этим воздаёте честь Богу?

Напоследок в своём желании досадить добрались и до запрещённой по иудейскому закону пищи:

— Не противитесь ли Богу, поедая свинину с зайчатиной? Да неужели истину они жадно искали, приступая к нему и

так и сяк и эдак? Где уж истину! Но он всё равно отвечал им спокойно и достойно, будто не ёрничают, а её, истину, ищут. Даже если хоть один из них её втайне от остальных ищет, то надо для него одного сказать, что ветхозаветное обрезание Христос для христиан отменил, упразднив его навсегда своим крещением. И что не бездушным идолам, не дереву и краскам христиане поклоняются, а святым образам, через них воздавая честь самим святым; ведь и евреи в старину, глядя на изображения святых херувимов и ангелов, им самим воздавали честь, а не дереву или тканям… Ну а о том, что человеку вкушать дозволено, разве не читали они Божий завет: «Ешьте всё, как зелень травную, ибо для чистых всё чисто, а у осквернённых и совесть осквернена».

Мог ли Философ верить их искренности, когда — почти вслед за этими подковырками — полились из их уст сладкие речи о том, что он-де самим Богом послан к ним для назидания и что он-де насладил их всех досыта медвяной сладостью словес святых книг? Не мог. Потому и сказал им в притче, что объевшегося мёдом не лечат мёдом же, а избирают горькое лекарство, чтобы противоположное противоположным исцелить. И с этим намёком на их чрезмерную медоточивость они на удивление легко смирились.

Вообще напоследок их поведение сводилось к тому, что они куда охотнее соглашались, чем возражали. И не стеснялись признать перед ним своё недостаточное знакомство с книгами, из которых им надлежало бы извлекать истинные смыслы, не дожидаясь подсказок гостя.

Возможно, это их признание было связано с тем, что они всё-таки — люди, уже давно живущие в рассеянии, на отшибе, в провинции, в отрыве от строгих предписаний своих раввинов — блюстителей и ревнителей закона. Но, возможно, они просто хотели напоследок как-то задобрить гостей, чтобы те увезли своему императору самые лучшие впечатления о великом, миролюбивом и веротерпимом каганате, достойнейшем соседе и союзнике византийцев на востоке.

Впрочем, ещё одно признание, услышанное братьями перед отъездом домой, своей неожиданностью заставляло и до сих пор заставляет многих истолкователей «Жития Кирилла» недоумевать. На прощание Константин, пользуясь благоприятной обстановкой, предлагает желающим из хазар креститься. И слышит в ответ: «Мы себе не враги и так повелеваем, что от сего дня кто хочет, пусть помалу крестится». Ответ вроде бы вполне в духе щедрот, приличных проводам. Но это ещё не полный ответ. Вот его продолжение: «…А если кто от вас на запад кланяется или жидовские молитвы творит, или сарацинскую веру держит, тот скоро смерть примет от нас».

Кто из присутствующих на заключительной встрече у правителей Хазарии посмел бы произнести такие слова вслух? Понятно, что ни сам каган, ни его главный советник (бек), ни кто-либо ещё из совопросников Философа не могли посулить себе скорой смерти. Да ещё от самих же себя принятой.

Алогичность, даже явная несуразность такого разворота переговорных событий очевидна. В современных истолкованиях алогичность, как правило, списывается на неловкое желание авторов жития изобразить победу Константина в приукрашенном до нелепости виде.

Но, может, неловкость была всё же иного рода — от неумения агиографов управиться с тем «многим», из которого им приходилось, уже без помощи Мефодия, отбирать «малое»? Что-то в последовательности изложения событий могло скомкаться, и какие-то швы в ткани рассказа резко сместились.

Кто всё-таки, отвечая на просьбу Философа, посмел произнести слова, совершенно нелепые в устах кагана, бека или заядлых спорщиков из свиты кагана? Такие слова могли принадлежать только существу совершенно постороннему, находящемуся вне этих стен, — тому, кто сам, ещё не будучи христианином, даёт волю своим людям креститься. Но креститься не всем сразу, скопом, впопыхах, а «по малу», чтобы не раздражить тех, кто принять новую веру ещё не готов. Мы слышим речь человека горячего, решительного, но, когда надо, осторожного, блюдущего в поступках меру. Это речь, разумеется, не иудея, не магометанина. Это слова язычника, славянского князя-«кагана».

Вот где, кажется, приходит черёд ещё раз вслушаться в доводы академика Ламанского. Так, может, солунские братья всё же побывали на Днепре, в Киеве?

Не принимая версию Ламанского безоговорочно и целиком, почему бы не подкрепить её следующим соображением: за резким смысловым перепадом интонаций и выводов в «Житии Кирилла» действительно проступает намёк на сюжет, недостаточно внятно прописанный авторами жития.

И он таков: сразу после изнурительной для Константина полемики в столице каганата братья всё же совершают накоротке ещё одно водное путешествие — на север, к Полянскому князю. И пусть совсем недолго, но всё же участвуют и в работе другой миссии, направленной патриархом Фотием прямиком к днепровским славянам, к «народу Рос».

Возможно, такой неожиданно резкий рывок в неизведанные пространства покажется с их стороны слишком приключенческим и даже авантюрным, чтобы ему осуществиться. Но если еврейские и арабские купцы запросто добираются в те края, то почему не могут напоследок позволить себе такое путешествие два не ищущих никакой торговой корысти византийца, для которых чем дальше, тем больше судьба славянства становится их собственной судьбой?

Огонь и дождь

Это произошло по возвращении братьев в Корсунь. Сидели за ужином у архиепископа Георгия. Сотрапезники расспрашивали о подробностях путешествия, о самой полемике в хазарской столице. Среди прочего братья рассказали и о том, что, когда каган перед прощанием выразил намерение одарить их дорогими подарками, они с благодарностью отказались, но попросили отпустить с ними своих единоверцев-ромеев, которые, как они узнали, пребывают по разным причинам в хазарском плену. Каган оказался милостив. Так на обратном пути в их походной дружине оказалось на двадцать человек больше. Не дороже ли такой прибыток любых даров?

Неожиданно, когда поднялись от трапезы, Константин обратился к владыке Георгию с тихой просьбой: «Отче, сотвори обо мне молитву, как если бы отец мой помолился обо мне».

Кто-то из присутствующих всё же расслышал эти его слова и, улучив минутку, полюбопытствовал, почему именно так младший из братьев попросил владыку.

«Отвеща Философ, — читаем в житии, — во истину от нас отыдет утро ко Господу».

Что понимать под этим «утро»? «Назавтра»? Или «вскоре»? Похоже, глава епархии был уже смертельно болен, но никто из его окружения не оказался готов к скоротечной развязке.