Фицджеральд - читать онлайн книгу. Автор: Александр Ливергант cтр.№ 7

Страница

Любой человек, и не только «притягивающий к себе божьей искрой», состоит из парадоксов. Парадокс пятнадцатилетнего Скотта Фицджеральда лишний раз свидетельствует: самовлюбленность и самодовольство — не совсем одно и то же. С одной стороны, он уговаривает себя, что ни на кого не похож, что обаятелен, отличается самообладанием, способностью доминировать, нравиться женщинам. Гордится — и по праву, — что талантлив, упрям, изобретателен, предприимчив, что прирожденный лидер. С другой же — отдает себе не только должное, но и отчет: «Все мое непомерное тщеславие… лишь на поверхности; внутри же — нерешительность, больше того — бесхребетность».

Не потому ли и в молодости, и потом, в зрелые годы, он, и сам человек с именем, преклонялся перед сильными мира сего — известными спортсменами, киноактерами, писателями, сценаристами, предпринимателями, критиками. Творил себе кумиров, идеализировал их, завидовал им, ревновал и в то же время старался им подражать, брать с них пример, любил находиться в их обществе. Вынужден был признать, что «номер один» — они, а не он, что он, как в соревновании за сердце Китти Уильямс, — всего лишь третий. Кумиры эти (некоторые на поверку оказывались мнимыми) менялись; в школьные годы это были, как правило, спортсмены. Сэм Уайт, бессменный капитан принстонской футбольной команды, герой памятного матча «Принстон» — «Гарвард» 1911 года. Или изящный, взрывной, неукротимый Хобби Бейкер — тоже капитан и тоже принстонской команды по футболу, но уже образца 1913 года, прототип Алленби из «По эту сторону рая». Или капитан команды Принстона по регби, а также хоккеист, 85-килограммовый, двухметровый гигант, красавец-блондин, на которого первокурсник Скотт (рост 170 сантиметров, вес 65 килограммов — почувствуйте разницу), и не он один, смотрел, как на полубога. Или уже упоминавшийся Ройбен Уорнер. Скотт на всю жизнь запомнил, как Ройбен «с задумчивой полуулыбкой, какой улыбаются все гонщики», сидит, откинувшись на сиденье, за рулем своего гоночного «штуцберкета». Запомнил еще и потому, что сам машину водил не лучшим образом: за рулем, как и на занятиях, был рассеян, витал в облаках, «дергал», ехал или слишком медленно, или, наоборот, «гнал», сгорбившись и вцепившись в руль, как это делал знаменитый гонщик Барни Олфилд. А каково было его счастье и, одновременно, смятение, когда через десять лет после Принстона ему встретился в Париже на Елисейских Полях стройный черноволосый парень с ленивой походкой вразвалочку, в котором он, хоть и не сразу, узнал великого Базза Лоу. Последний раз Фицджеральд видел его осенью 1915 года во время «исторического» футбольного матча «Принстон» — «Йель»; Лоу отбивает мяч, превозмогая боль и поправляя окровавленную повязку на голове — рыцарь без страха и упрека.

Так всегдашняя страсть преуспеть, реализовать мечту; во всем — и вопреки всему — быть «номером один» порождала — парадоксальным образом — комплекс неполноценности, не покидавший его всю последующую жизнь. Рядом с ним, как это обычно бывает с людьми тщеславными, непременно оказывался какой-нибудь ройбен уорнер или эрнест хемингуэй, кто лучше играл в футбол или на сцене, лучше водил машину или танцевал, лучше стрелял, лучше — и легче — писал книги или сценарии. Кто больше зарабатывал и легче добивался успеха у женщин. Кому, одним словом, успех в жизни обходился не так дорого, не стоил таких сверхусилий, такого упорства, таких страданий. Непомерные и не всегда реализованные амбиции наряду с избалованностью, ощущением, что «всё позволено», а вовсе не несходство родителей явились причиной его инфантильности, уязвимости. И обостренной восприимчивости: «Повышенная чувствительность ко всем посулам жизни» — черта, которая роднит Фицджеральда с его романтическими эгоистами, и прежде всего, конечно же, — с Джеем Гэтсби, главным героем главной книги писателя.

Принстон, уже в начале XX века входивший вместе с Гарвардом и Йелем в тройку наиболее престижных университетов Америки, сулил юному дарованию немало — но только не такому, как Скотт Фицджеральд. Провинциалу, католику, да еще из не слишком богатой, не знатной семьи, завоевать место под принстонским солнцем было не просто. Тем более первокурснику, жизнь которого, вспомним «Былое и думы», «шла не по розам». В Принстоне, точно так же как в Йеле или Гарварде, его преследовали сплошные «нельзя», «не положено», «запрещается». Запрещалось покидать общежитие после девяти вечера, ходить по газонам, курить трубку на территории кампуса, покидать кампус без разрешения. Вводился строжайший дресс-код, на старшекурсников, впрочем, не распространявшийся: брюки без манжет, стоячий воротничок, черный галстук, черные ботинки и помочи, черные кепи. Это траурное облачение как нельзя лучше сочеталось с мрачным, напоминающим казарму зданием на Университетской улице, где жили первокурсники; студенты с полным на то основанием прозвали его «моргом». Не обходилось и без дедовщины (впрочем, довольно мягкой) — обязательной приметы закрытого учебного заведения по обе стороны океана. Старшекурсники могли заставить «братьев своих меньших» петь и читать стихи (лучше — хором), танцевать с закатанными до колена штанами или маршировать строем до главного здания университета. Бывало, первогодки — и Фицджеральд в первых рядах — давали «старичкам» бой. И в не детской игре «в стенку» не раз брали верх.

Скотт, однако, не унывал, он с первого же семестра стал душой общества. Избрал ту самую золотую середину, что является залогом популярности у сверстников: законопослушен не был, но вместе с тем уважал «честь мундира». Организовывал турниры по борьбе прямо «в морге», дрался подушками, ночами без устали играл в покер и на выигранные деньги обзаводился табаком и пивом. В Трентоне, куда, случалось, отправлялся покутить вместе с друзьями, мог выпить подряд несколько коктейлей, чем шокировал своего законопослушного университетского друга и ньюменского однокашника Сапа Донохью. В розыгрышах, всевозможных проделках и в том, что в буквальном переводе с английского называется «практической шуткой», а по-русски — мелким хулиганством, ему и в Принстоне не было равных. Выпив лишнего (пил, и не только по молодости лет, плохо, быстро хмелел), мог взять Сапа за руку и обращаться с ним, как с сыном, чем необычайно забавлял прохожих; подобного рода «актерские этюды», если читатель не забыл, практиковались им еще в Сент-Поле. Мог вечером отключить газ, оставив обитателей «морга» без ужина и горячей воды. Мог, находясь под хмельком, ввалиться к соседу в комнату посреди ночи и начать кривляться перед зеркалом. А мог, очень правдоподобно изображая умудренного жизнью старшего брата, наставлять на путь истинный сестру, которая по наивности принимала эти наставления за чистую монету. В письмах домой из Принстона учил это кроткое, доверчивое создание нормам поведения в хорошем обществе, умению «властвовать собой» в духе «Этикета» Эмили Пост ^[21]. «Вот несколько фраз, которые могли бы пригодиться девушке в разговоре с юношей, — пишет он Анабелле. — „А вы танцуете гораздо лучше, чем в прошлом году“, или „В вас, оказывается, есть изюминка“, или „Какой девушкой вы в последний раз увлекались?“». Учил сестру проявлять терпимость к юношам, любящим поговорить о вине и сигаретах, рекомендовал смеяться естественно, не кусать губы (тем более — ногти), носить на лице печальное выражение, смотреть прямо в глаза мужчине, с которым ведешь беседу.

Страница