Киплинг - читать онлайн книгу. Автор: Александр Ливергант cтр.№ 12

В «Пионере» и в приложении к «Пионеру», «Новостях недели», Киплинга, зарекомендовавшего себя автором одаренным и востребованным, уже не ограничивают мизерным, как в Лахоре, объемом в 1200 слов. Индийскому Брет-Гарту («Зачем покупать вещи Брет-Гарта, спросил я, когда я готов запросто поставлять беллетристику на местном материале?») дают теперь от трех до пяти тысяч слов еженедельно — для начинающего писателя немало. Отцу творчество «беллетриста на местном материале» сразу же пришлось по душе. Когда наряду с похвалами за «знание жизни» звучали обвинения в недосказанности, незрелости и верхоглядстве, Джон Локвуд утешал сына: «Радди, это было не так уж плохо».

Сам же автор «Простых рассказов с гор» и других очерков и новелл, вошедших впоследствии в комплект из шести маленьких книжек в мягкой обложке, выпущенных в 1888 году в серии «Индийская железнодорожная библиотека», склонен был, однако, согласиться не с отцом, а со своими критиками. Похвалив себя в автобиографии за работу со словом («… я проводил свои опыты относительно веса, цвета, запаха и символики слова… чтобы при чтении вслух они были благозвучны, а напечатанные радовали глаз…»), он одновременно признавался, что концовка рассказов у него получается плохо, многие рассказы производят впечатление недописанных. Как-то, уже в двадцатые годы, Киплинг поинтересовался у Пэлема Гренвилла Вудхауса, как тот кончает свои рассказы, признавшись, что концовки для него — всегдашняя проблема. «Природа моего метода — не более чем понимать всевозможных людей и давать другим возможность понять их», — заметил однажды Киплинг. Строго говоря, в этом и заключается метод, а точнее, задача любого писателя, «не более чем» здесь вряд ли уместно. Так какова же все-таки «природа метода» Киплинга-новеллиста? Скажем об этом несколько слов, прежде чем «отправить» Киплинга из Индии в Англию.

«Я беру пустяк-анекдот, базарный рассказ — и делаю из него вещь, от которой сам не могу оторваться». Это сказал не Киплинг про свои индийские рассказы, а Бабель — про рассказы одесские. Между тем «пустяк-анекдот», «базарный рассказ» — и в самом деле важная примета новеллистики Киплинга — и «Простых рассказов с гор», и других последовавших за ним индийских и первых лондонских сборников: «Три солдата», «Черное и белое», «Под деодарами», «Рикша-призрак», «Жизнь дает фору».

Одни истории оригинальны, затейливы, немногословны. Другие, как, скажем, солдатские истории про ирландца Малвени («Три солдата»), порой затянуты, однообразны, скучноваты. Но все, так или иначе, представляют собой «анекдот», историю из жизни. Из одного рассказа читатель узнает, как удалось скрыть самоубийство юного субалтерна, из другого — как подстроили результаты скачек, из третьего — как женщина избавилась от своей соперницы, из четвертого — как директор банка спас от нищенской смерти своего незадачливого ассистента, из пятого — как была наказана индианка за связь с англичанином. И вместе с тем «Простые рассказы» на отдельные истории из жизни не распадаются, воспринимаясь как цельный и довольно нелицеприятный портрет англо-индийской жизни 80-х годов позапрошлого века.

На языке Киплинга такие рассказы «просты», на языке Бабеля — «базарны», на языке же Оскара Уайльда, одним из первых обратившего внимание на «индийского Брет-Гарта», — «вульгарны». «Когда листаешь страницы „Простых рассказов с гор“, — не без свойственной мэтру снисходительности писал о Киплинге эстет Уайльд (обратите внимание: не „читаешь“, а „листаешь“), — кажется, будто… жизнь проходит перед тобой в ослепительных вспышках вульгарности» ^[8]. И то сказать, что может быть «базарнее», «вульгарнее» сюжета такого, например, рассказа, как «Ложный рассвет», где герой во время ночного пикника из-за песчаной бури (напрашивается аналогия с пушкинской метелью) объясняется в любви не той, кого любит? Но зато каково описание самой песчаной бури! Еще раз вспомним Уэллса: «…вбил нам в голову звенящие и неотступные строки». Уэллс прав: из творивших тогда английских живых классиков на такое едва ли кто был способен. Не потому ли Уайльд предпосылает «вульгарности» словосочетание «ослепительные вспышки»? Действительно, рассказы просты — в том смысле, что незатейливы, что являются физиологическими очерками из жизни «никчемных, „второстепенных“» (опять же Уайльд) англо-индийцев. Однако, наряду с этим, с первых же строк рассказчик погружает читателя в богатую, «ослепительную» местную экзотику, экзотику слов и нравов, — главную примету неоромантического видения мира и в то же время свидетельство достоверности повествования. Английский читатель, для которого и сам жанр новеллы в викторианский век романа был жанром экзотическим, едва ли понимал, что такое пагри на шлеме, что это за законы саркари, где находится Дехра-Дун или окрестности Котгарха, «что тянутся до самой Нарканды», какова платежеспособность золотого мухура, чем отличается икка от обыкновенной повозки, как танцуют халь-е-хак и что значит стоять под мимбаром или быть посвященным в Сат-Бхаи. Не понимал, но от этого рассказчика — знатока местных нравов и языков — ценил, пожалуй, еще больше, проникался его повествованием еще глубже.

Сам же рассказчик всячески — и тоже не по-викториански — устраняется из повествования, изымает из него свой голос, подменяя его многоголосьем своих персонажей. Он не морализирует, давая понять, что лишь пересказывает рассказанное другими, записывает услышанное, что он — прием этот, впрочем, не нов, — не автор, а публикатор. «Это не мое сочинение… я только записывал ответы на свои вопросы» («Ворота ста печалей»). «Я всего лишь хор, выступающий в конце с объяснениями… я в счет не иду» («В доме судху»). «Рукопись его попала мне в руки, когда он был еще жив» («Рикша-призрак»), «Единственный мотив, побудивший меня опубликовать эту историю…» («Через огонь»). Прибавляет рассказчику вес в глазах читателя и то, что он по-журналистски объективен, ссылается на факты, делает вид — альфа и омега репортерской профессии, — что содержание рассказываемого его самого нисколько не занимает. «Ничего не имеет для меня значения» — эта фраза повествователя проходит рефреном через «Ворота ста печалей» — самого, кстати, первого рассказа из всех напечатанных. «Вот как это случилось; донесение полицейского подтвердит мои слова», — предупреждает он читателя в начале рассказа «Через огонь». Рассказчик делится с читателем опытом, выступает в роли гида, путеводителя по экзотическим местам, нравам и обстоятельствам: «Молитесь всем святым, чтобы никогда вам не довелось увидеть холеру в воинском поезде» («Дочь полка»); «Имейте в виду, в маленьком, скрытом от мира обществе, где нет общественного мнения, все законы смягчаются» («Захолустная комедия»). Такое скрытое от мира общество без общественного мнения Киплинг в рассказе «Отброшенный» называет «расслабленной страной» и дает читателю ценный совет: в такой стране «самое мудрое — не принимать ничего всерьез».

И вместе с тем, хотя рассказчик вроде бы «в счет не идет», а читателю рекомендуется не принимать ничего всерьез, в простых рассказах говорится порой о вещах непростых и для автора (не рассказчика, а именно автора) существенных и неоднозначных. Мы привыкли видеть в Киплинге «певца британского империализма», который воспевает «священную миссию цивилизатора», смотря на Восток с позиций пусть и просвещенного, но поработителя, привыкли рассуждать о киплинговском «бремени белого человека», о том, что «высшей расе» надлежит цивилизовать «низшую» ради ее же блага. И забываем про жену пастора в «Лиспет», так напоминающую своим ханжеством, лицемерием, чванством тетушку Розу из злосчастного Лорн-Лоджа. Забываем про героиню этого рассказа, представительницу «низшей расы», выгодно отличающуюся душевной прямотой и жертвенностью («Христианству немало еще надо потрудиться, дабы уничтожить в жителях Востока такие варварские инстинкты, как любовь с первого взгляда») от жены пастора, которая любит пожаловаться на то, что «причуды этих дикарей непостижимы». Забываем слова Киплинга, сказанные им лет через пятнадцать после отъезда из Индии: «Западными методами Азию не цивилизовать. Азии слишком много, и она слишком стара. Ходить в воскресную школу и учиться голосовать она будет лишь в том случае, если вместо бюллетеней для голосования раздать им обнаженные сабли». «Причуды» других рас Киплинг понимал, быть может, лучше любого другого английского писателя, о чем, между прочим, свидетельствует его лучший роман «Ким». Другое дело, что не меньше, чем индийцев, он ценил Закон, Порядок, Долг и Дисциплину, которые в его представлении были в Индии без белого человека невозможны. Ценил власть, однако полагал, что нет ничего хуже, чем власть без ответственности, — этот мотив постоянно присутствует в его рассказах, путевых очерках, интервью. «Власть без ответственности — прерогатива шлюхи с незапамятных времен», — в сердцах заметил он однажды своему знакомому, владельцу «Дейли экспресс» лорду Бивербруку, заявившему Киплингу, что для него главное в жизни — это власть.