Генри Миллер - читать онлайн книгу. Автор: Александр Ливергант cтр.№ 12

«Никогда не забуду, — писал спустя много лет Миллер, — как люди передо мной унижались, раздевались догола, не утаивали ничего… рыдали, падали на колени, целовали руки. Как если бы я был всемогущим богом!» Если же «всемогущий бог» просителям отказывал, они писали записки такого, например, содержания: «Побывав у Вас в кабинете на Парк-Плейс, 33, я понял по Вашим глазам, по тому, как Вы изъясняетесь, что Вы дадите мне, бедному парню, еще один шанс». И Генри, человек не злой, к тому же сентиментальный, про которого говорили, что он «владеет секретом доброты», этот шанс «бедному парню» давал, вызывал на повторное собеседование. «Секрет доброты» открывался просто: Миллер, чего скрывать, пользовался своей властью и в то же время этой власти стыдился; стыдился оттого, что, входя к нему в кабинет, люди лишались человеческого достоинства. «Я был унижен тем, что люди считают меня благодетелем, — напишет он в „Книгах в моей жизни“. — Доведен до отчаяния оттого, как постыдно человек способен опуститься ради работы». «За „милость к падшим“» ему не раз доставалось от начальства: каждые десять дней его вызывали к управляющему на ковер «за чрезмерное добросердечие».

В «чрезмерном добросердечии» руководство обвиняло нового агента по найму не зря. В эти годы Миллер, писавший впоследствии, что ему никогда в жизни не доводилось видеть «такого скопления нищеты», проявил себя с лучшей стороны. Если не мог обеспечить просителя работой, ссужал его деньгами (и даже, случалось, приводил, как Гарольда Росса, домой или кормил-поил в ресторане). Если проситель почему-то не устраивал его в качестве курьера, пытался подыскать ему другую работу. Не обращая внимания на сыпавшиеся на него жалобы, добился повышения процентной нормы евреев, негров и трудоспособных калек. А также права нанимать на курьерскую службу женщин, отчего, заметим мимоходом, выигрывали не только нанимаемые (особенно девушки до двадцати лет), но и наниматель…

Трудится Миллер не покладая рук, три года подряд не уходит в отпуск; чтобы использовать тысячу курьеров, приходится рассматривать десять тысяч заявлений в год — не до отпуска. Зарплату при этом получает весьма скромную. Нехватку долларов, однако, возмещает бесценным для писателя, особенно начинающего, опытом. Ведь перед ним открылся «весь срез американской жизни. Жизни экономической, политической, нравственной, художественной, статистической, патологической». И жизнь эта — патологическая по преимуществу — представилась ему, прямо скажем, не в лучшем свете. С его «насеста», как он выражался, она «выглядела еще страшнее, чем сыр, изъеденный червями и издающий всеобъемлющее зловоние». Как «жестокий фарс на фоне крови, пота и нищеты». Как «огромный шанкр на изношенном половом члене».

Перед его взором (теперь уже не только мысленным) предстала целая галерея самых разнообразных и диковинных типов, которых он — всех ведь не упомнишь — добросовестно заносит в «книгу учета», не уступавшую полицейскому досье. Распределяет (немец как-никак) по цвету кожи, вероисповеданию, профессии, социальному положению. Наряду с «книгой учета» заводит — уже для себя — «Картотеку забавных случаев» («Humorous File»); от печального до смешного один шаг. Ведет также дневник, в котором каждодневные записи соседствуют с вырезками из газет, цитатами из любимых книг и собственных писем, модными словечками. С помощью «книги учета», дневника и «Картотеки забавных случаев», а также воспользовавшись советом Уиллэвера написать книгу о курьерах компании на манер «романа успеха» популярного в те годы романиста Хорейшо Элджера ^[16], — начинает делать заметки. В голове у него, правда, не Элджер с его неизменным «хеппи-эндом», а анти-Элджер. Не роман успеха, а роман нескончаемых жизненных неурядиц, несчастий и бед, свидетелем которых он становится, слушая каждодневные исповеди выпрашивающих работу. «Сидя на своем стуле, — напишет он в „Тропике Козерога“, — я путешествовал вокруг света и узнавал, что везде одно и то же. Голод, унижения, невежество, порок, жадность, извращения, сутяжничество. Пытки, деспотизм, бесчеловечное угнетение человека человеком. Узда, хомут, шлея, вожжи, кнут, шпоры».

Со временем начинает ощущать хомут и на своей шее. И пытается этот хомут ослабить. Работает все хуже, пускает дела на самотек, груб и несправедлив с подчиненными, развратничает: в студии, которую снимает с Джо О’Риганом, также работавшим в «Вестерн юнион», устраивает форменный бордель. Развлекается с безответными сотрудницами компании, готовыми ради зарплаты на всё, ставит над ними психологические опыты; к психологии у Миллера еще со времен лекций Челлакома и Миллза давний и стойкий интерес. «Наверху» Миллером недовольны, но местом он больше не дорожит. Не раз уходит с работы в середине дня, оставив на письменном столе объявление: «Сегодня приема нет». Одевается как бог на душу положит и даже с напускной богемной неряшливостью, что ему не раз ставилось на вид — noblesse oblige ^[17] как-никак. Нанимает кого придется, упор делает на эмигрантов, случается даже, пользуется услугами преступного элемента, что руководству понравиться никак не может и против чего его не раз предостерегали. Уиллэвер теряет к нему расположение: насылает на него комиссию, которая находит в работе агента по найму немало огрехов и рекомендует ему переезжать из конторы в контору, а не сидеть на одном месте. Приставляет к Миллеру секретаря, которому поручается за нерадивым «кадровиком» присматривать: раньше осведомителем был он сам, ныне шпионят за ним.

«Вестерн юнион» ему теперь только мешает, и чем скорее он с телеграфной компанией расстанется, тем лучше. Об этом ему говорит его внутренний голос, а к внутреннему голосу он привык прислушиваться. Отныне у него одна цель: писать. О чем он с ликованием и сообщает своему другу, рассудительному и преданному, доверчивому от природы Эмилю Шнеллоку (мы часто заводим себе друзей-антиподов), который только что вернулся из Европы, где учился живописи: «А я-то уж думал, что буду деловым человеком, из тех энергичных парней, известных своими барскими замашками и грешками с хорошенькими стенографистками. Как бы не так! Я занят интеллектуальным делом, черт побери! Споем же осанну „Вестерн юнион“, которая исправно набивала мне утробу, а заодно и всем вонючим ублюдкам, что гнули на нее спины!»

Начинающий писатель не уверен в себе, он не может не подражать признанным авторитетам, на них не ориентироваться. И объектом для подражания Миллер избирает своего любимого Теодора Драйзера, про которого в «Книгах в моей жизни» скажет, что «такого честного писателя в Америке никогда не было». Берет за основу его рассказ «Двенадцать человек» из одноименного сборника. Вслед за Драйзером Миллер выбирает из своей картотеки двенадцать наиболее колоритных случаев, двенадцать искореженных судеб, с тем чтобы противопоставить своих незадачливых героев героям романа успеха Хорейшо Элджера. Вся книга, собственно, и задумана как вызов «американской мечте», отличающейся, как заметил Миллер в одной из рецензий в «Черной кошке», «ослепительной стерильностью». С этой стерильностью будет Миллер бороться и впредь.

У всех двенадцати персонажей, реально существовавших людей, тех, кого Миллер нанимал на работу, чью судьбу решал, а теперь взялся описать, отсутствует надежда на будущее — отсюда и заглавие книги: «Подрезанные крылья»; своих героев писатель уподобляет падшим ангелам. Среди ангелов с подрезанными крыльями выпускник Йеля Андерсон; горький пьяница, он, приревновав жену, убивает ее, а потом вешается сам. Судьба индуса Гупте сложилась не лучше: его зарезал ревнивый муж. Слабоумный Чарльз Кэндлз избивает до смерти собственных детей. За время работы агентом по найму в компании «Вестерн юнион» Миллер столкнулся с сотнями подобных «success stories» ^[18].